Сергей Рязанов - Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

Говоря о преследуемых «ленинградцах», Кузнечевский подчеркивает: «…Репрессиям были подвергнуты только этнически русские руководители» [350]. Также он анализирует этнический состав преследователей: «Технически инициаторами по осуществлению репрессий в отношении руководящего состава русской нации от начала и до конца выступили три человека: этнический македонец, сын железнодорожного служащего из Оренбурга Г.М. Маленков; этнический грузин (мингрел), сын бедного крестьянина Л.П. Берия; украинизированный русский, сын бедного крестьянина из села Калиновка Курской области (на границе с Украиной) Н.С. Хрущев… Но подлинным мотором всей этой операции был сам вождь Страны Советов» [351]. «…Там, где в черновиках постановлений Политбюро ЦК ВКП(б) по «Ленинградскому делу» Г. Маленков заделывал подпись «Секретарь ЦК И. Сталин», вождь аккуратно вычеркивал эту подпись и своей рукой вписывал: «ЦК ВКП(б)» [352].

У Кузнечевского получается, что русских репрессировали представители других национальностей. Лично мне кажутся неубедительными ссылки на «македонскую этничность» Маленкова (русской крови у него гораздо больше) и на «украинизированность» Хрущева. Их обоих я считаю русскими. Но дело не в этом.

У нас действительно есть основания объявить «Ленинградское дело» этническим преследованием. Не говорю «преследованием по этническому признаку» – признак был политический, но политика здесь неразрывно связана с этничностью. Особая забота «ленинградцев» о РСФСР обуславливалась их принадлежностью к русской нации. Подобно тому, как русскость лежит в основе современного Донбасского сепаратизма. «Майданцы» упирают на то, что мирных русских на Донбассе убивают не за их национальность, а значит, это-де не геноцид. Но мы в состоянии сложить два и два. Мирных русских убивают за сепаратистские настроения, а их сепаратистские настроения вызваны тем, что они русские.

Д. Бранденбергер пишет: «Кузнецов, Попков и их сторонники ошибочно поняли заявления партийного руководства о главенствующей роли русского народа в Союзе как намек на возможность самоуправления РСФСР. Эта ошибка – вполне простительная в руссоцентристской атмосфере послевоенного сталинизма – была на руку Маленкову и Берии, предоставив им материал, который можно было использовать для обвинения ленинградских партийцев в административном и идеологическом бунте. Уничтожив Кузнецова, Попкова, Родионова и других, Маленков и Берия значительно укрепили свои позиции. Вместе с тем эти репрессии дают основание сделать вывод, что руссоцентризм партийного руководства страны играл прежде всего служебную, мобилизационную роль. Какой бы популярностью у русского народа ни пользовалась эта пропаганда в конце 1940-х годов, «Ленинградское дело» подтверждает, что даже на заключительной стадии сталинского правления руссоцентризм был призван в первую очередь утвердить авторитет ВКП(б) и укрепить Советское государство, а не потворствовать «националистическим» устремлениям российских коммунистов.

В 1990-е годы, отвечая на вопрос о причинах долговечности Маленкова в качестве одного из партийных столпов, его сын дал весьма интересное объяснение. Повторяя, по всей вероятности, то, что он слышал от других в детстве, А.Г. Маленков сказал, что его отец был единственным из приближенных Сталина, кто правильно понимал позицию Генерального секретаря по вопросу о «ведущей роли русского народа в нашем многонациональном обществе». Возможно, это было пустым хвастовством, однако обстоятельства «Ленинградского дела» подтверждают, что в 1949 году некоторые партаппаратчики действительно преувеличивали намерения Сталина отстаивать интересы Российской Федерации. Рядовые советские граждане впадали в эту ошибку еще в конце 1930-х годов» [353].

Русские были для Сталина функцией – хребтом страны, ее цементирующей силой, подневольным донором, тягловой лошадью. Кричать о величии русских – это пожалуйста, сколько угодно. Но какие-либо разговоры об интересах и правах русского народа представляли для режима опасность.

«Современники «ленинградцев» в высшем звене руководства Советского Союза через много лет после смерти И. Сталина утверждали, что все они, начиная с А. Жданова, Н. Вознесенского, А. Вознесенского, М. Родионова и др., действительно чувствовали себя в большей степени патриотами России, нежели Советского Союза… «Ленинградцы» действовали «слишком прямолинейно, им явно недоставало царедворческого умения в плетении интриг, и уж слишком акцентированно подчеркивали они свою национальную (русскую) сущность» [354].

Исследователи С. Рыбас и В. Кузнечевский расходятся во многих оценках, но сходятся в том, что жестокость Сталина в отношении вчерашних преемников была вызвана именно их чрезмерным (по сталинским меркам) руссоцентризмом, поскольку в нем генсек увидел угрозу для целостности СССР. Генсека волновало, «какой политический дискурс будет в большей степени способствовать (если не сказать больше – гарантировать) укреплению созданного им, Сталиным, политического режима – национальный – с опорой на русский народ – или советский, при котором менее четверти населения СССР в составе союзных республик как жила 30 лет за счет создаваемого на территории РСФСР прибавочного продукта и интеллектуального потенциала, так и будет продолжать это делать» (выделено у автора. – С. Р. ) [355].

Полагаю, Сталин мог также испытать иррациональный страх перед самим городом Ленинградом. Большевики не случайно перенесли столицу из этого оплота дореволюционной интеллигенции. Он хоть и получил имя советского божества, но оставался русским, имперским городом – и сейчас остается. Российской империи нет, а ее столица – есть, вот она, можно посмотреть ее, потрогать, вдохнуть ее воздух.

«…Для Сталина Ленинград, этот символ русского европеизма, то же самое, что вольный Новгород для Ивана Грозного, – вечно саднящая и незаживающая душевная рана. Известно, что подозрительный диктатор называл Ленинград «заговорщицким городом», и, думается, вождь обратил внимание на ходившие в народе с 1944 года слухи о Ленинграде как о будущей столице РСФСР и о руководителях этого города как без пяти минут республиканских, а может быть, и союзных правителях. Тем более что толки эти имели под собой основание», – пишет Г. Костырченко [356].

У него же в другой работе: «Спровоцировав, таким образом, в грозные предвоенные и военные годы рост русского самосознания и прагматично использовав его, в том числе и в интересах сохранения собственной власти, И. Сталин из страха перед возможной перспективой выхода этого самосознания за рамки дозволенного безжалостно его растоптал». И еще: «…Для Сталина да и его преемников по руководству СССР если и существовала такая страна, как Россия, то только в ипостаси Советского Союза, другой они не воспринимали. К несчастью для себя, Жданов и другие «ленинградцы» этого не поняли… Это тем более печально, что «ленинградская» политическая ветвь, питаемая соками робко возрождавшегося после войны российского самосознания и так безжалостно обрубленная с древа национальной государственности, могла бы в перспективе стать для страны весьма плодоносной» [357].