Коллектив авторов - Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

Тот факт, что сами нацисты во многом оборвали личную преемственность между послевоенными военизированными конфликтами и нарождавшимся Третьим рейхом, обезглавив в 1934 году СА и уничтожив после аншлюса 1938 года многих активистов хеймвера, не помешал им пропагандировать «дух фрайкора» в качестве одного из источников вдохновения и провозвестников нацистского движения. Не случайно крупнейшим мемориалом, построенным в нацистской Германии, стал монумент в Аннаберге, воздвигнутый в память о совместных германо-австрийских усилиях по «освобождению» Верхней Силезии во время Третьего польского восстания 1921 года {187} 187 Bjork J., Gerwarth R. The Annaberg as a German-Polish Lieu de Memoire // German History. 2007. Vol. 25. P. 372–400. . Гораздо большее значение, нежели во многом сфабрикованная традиция личной преемственности, имела готовность нацистов к насильственному ответу на вопросы, вставшие, но не решенные в бурный период 1917–1923 годов.

Государства, образовавшиеся после распада центральноевропейских империй, стали ареной, на которой зародилась заметная по своим масштабам военизированная субкультура, сформировавшаяся под влиянием болезненного опыта войны, поражения, революции и территориальной дезинтеграции. Мужчины — представители военного поколения, активно проявившие себя в этой субкультуре, черпали силу в доктрине гипернационализма и разделяли готовность использовать насилие ради подавления (реальной или воображаемой) революционной угрозы и мести за унижения, якобы пережитые по милости внешних и внутренних врагов.

Но если война заложила основы для создания насильственной субкультуры демобилизованных офицеров, то поражение и революция внесли значительный вклад в радикализацию и расширение этой военизированной среды. Бывшие офицеры, ожесточенные войной и разъяренные ее итогами, объединили силы (и делились своими «ценностями») с представителями младшего поколения, компенсировавшими отсутствие боевого опыта тем, что нередко превосходили ветеранов войны в смысле радикализма, активности и жестокости. Совместно те и другие сформировали сверхвоинственную мужскую субкультуру, отличавшуюся от «окопного братства» своим социальным составом, «свободой» от ограничений военной дисциплины и самочинной послевоенной миссией, которая сводилась к уничтожению внутренних и внешних врагов с целью вымостить путь к национальному возрождению.

Пробными камнями для военизированных движений повсюду в регионе становились антибольшевизм, антисемитизм и антиславизм, нередко сливавшиеся в единый враждебный образ «еврейско-славянского большевизма». В отличие от Первой мировой войны теперь насилие в первую очередь было направлено против гражданских лиц, точнее — против тех, в ком подозревали «врагов сообщества», которых следовало тем или иным образом «устранить», прежде чем на руинах, оставленных поражением и революцией, могло вырасти новое утопическое общество. Желание «очистить» новые национальные государства от многочисленных категорий врагов шло рука об руку с принципиальным недоверием к демократическому, капиталистическому «Западу», чьи обещания национального самоопределения вступали в резкое противоречие с послевоенной реальностью в Австрии, Венгрии и германских приграничных регионах. Впрочем, если участники военизированных организаций во всех трех странах разделяли общие фантазии о насилии, то они различались своей способностью воплощать эти фантазии в жизнь. Если в послереволюционной Венгрии и на этнически пестром восточногерманском пограничье эти фантазии с большим размахом превращались в реальность, то участникам австрийских военизированных формирований у себя на родине приходилось либо «ограничиваться» мелкими стычками с югославскими войсками на австрийской границе, либо объединять силы с германским фрайкором в Мюнхене или в Верхней Силезии, где имелась возможность для насильственных действий против общего врага.

Несмотря на то что активисты военизированного движения повсюду в бывших империях Габсбургов и Гогенцоллернов составляли незначительное меньшинство, они сумели преодолеть свое маргинальное положение по отношению к большинству ветеранов, создав параллельные миры тесно сплоченных ветеранских сообществ, почти не связанных с большим обществом и объединивших свою послевоенную судьбу с судьбой аналогичных военизированных группировок в других побежденных государствах Центральной Европы, разделявших их решимость бросить вызов моральному и политическому авторитету вильсоновского послевоенного европейского порядка.

Эти международные связи с другими ревизионистскими силами Центральной Европы стали одним из самых долговечных плодов периода непосредственного перехода от войны к «миру». Впрочем, более важным, возможно, было то, что люди, продолжавшие свою военную карьеру долгое время спустя после окончания войны, создали язык и практику насильственного устранения всех тех, кого считали помехой для грядущего национального возрождения, представлявшего собой единственную возможность оправдать жертвы, понесенные во время войны. Именно эти идеи о национальном искуплении посредством насильственного очищения в гораздо большей степени, чем непосредственная личная преемственность между послевоенным периодом и фашистскими диктатурами 1930-х и 1940-х годов, сыграли фатальную роль в судьбе Центральной Европы во время Второй мировой войны.

Финская гражданская война, разразившаяся в зимние месяцы 1918 года, входила составной частью в общий процесс политического и социального распада великих европейских сухопутных империй в конце Первой мировой войны. После краха Российской империи Финляндия, подобно другим западным территориям и автономным регионам России — таким как государства Балтии и Украина, — провозгласила независимость, но, пока имперские силы — как российские, так и германские — покидали страну, находилась в состоянии политического хаоса {188} 188 О финской гражданской войне на английском: Upton A. The Finnish Revolution. Minnesota, 1980; Alapuro R. State and Revolution in Finland. California, 1988; Hoppu T, Haapala R (Ed.). Tampere 1918: A Town in the Civil War. Tampere, 2010; Lavery J. Finland 1917–19: Three Conflicts, One Country // Scandinavian Review. Vol. 94. 2006; Smith C.J. Finland and The Russian Revolution. Atlanta (Ge.), 1958; Luckett R. The White Generals. An Account of the White Movement and the Russian Civil War. London, 1971. P. 131–153; Mawdsley E. The Russian Civil War. London, 2000. P. 27–29. . [8] В самой Финляндии война 1918 года называлась не гражданской войной, а «революцией», «восстанием», «бунтом», «битвой за свободу» или «освободительной войной», официально получив такое название в 1920-х годах в независимой Финляндии. Об истории наименования этой войны см. статьи П. Хаапалы и др. в: Historiallinen Aikakauskirja. 1993. № 2. Недавнее общее изложение событий войны по-фински: Haapala R, Hoppu Т. (Toim.). Sisällissodan pikkujättiläinen. Helsinki, 2009. В то же время последующая гражданская война в Финляндии была и явлением исключительным, в первую очередь по причине своей чрезвычайной кровопролитности. Она унесла более 36 тысяч жизней за шесть месяцев {189} 189 См.: Westerlund L. (Toim.). Sotaoloissa vuosina 1914–1922 surmansa saaneet. Tilastoraportti. Helsinki, 2004. . Наряду с гражданскими войнами в Испании и России, финская гражданская война в смысле числа жертв стала одним из наиболее смертоносных внутренних конфликтов в Европе XX века. В ходе этого конфликта погибло более 1 процента населения страны.