Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Вот еще одна выдержка из стенограммы:

«Руденко: Как можно квалифицировать действия лиц, которые арестовывают советских граждан без достаточных к тому оснований, путем избиений добиваются у них вымышленных признаний в несовершенных ими преступлениях, а затем всеми силами стремятся, чтобы эти вымышленные показания были подтверждены в суде, и, таким образом, добиваются осуждения ни в чем неповинных советских граждан?

Комаров: Этого я не делал.

Руденко: Отвечайте на прямо поставленный вопрос.

Комаров: Такое действие является антисоветским. Лица, которые совершают эти действия, поступают изменнически по отношению к своей Родине».

Но в том–то и дело, что подсудимый не обязан давать квалификацию чьим–то действиям, в том числе и собственным. Это прерогатива других участников уголовного процесса, в первую очередь судей. Приходило ли в голову Руденко, что и вопрос, который он задал Комарову, и ответ Комарова имеют непосредственное отношение к нему самому? Ведь Руденко знал, — подсудимые говорили об этом открыто — что следствие велось с применением пыток и что обвинение в значительной мере строилось на выбитых из них, вымышленных признаниях. Однако, невзирая на это, Руденко проводил допросы в жестких, прессинговых формах, отметая все, что свидетельствовало бы в пользу подсудимых.

Далее Комаров показал: «В Ленинград (на процесс Кузнецова, Вознесенского и др. — К. С.) поехал я и еще десять следователей… Перед отъездом в Ленинград Абакумов меня строго предупредил, чтобы на суде не было упомянуто имя Жданова. «Головой отвечаешь» — сказал он».

Без сомнения, подобное указание перед отъездом в Ленинград получил и Руденко, ибо он всякий раз обрывал Абакумова, когда тот ссылался на приказы и установки Сталина. Видно, поэтому Руденко скомкал допрос Абакумова, не пожелавшего играть в поддавки.

Судебную речь Руденко приводить нет смысла, читатели наверняка поняли его настрой и позицию, а вот защитительную речь Абакумова стоит хотя бы частично процитировать:

«Я заявляю, что настоящее дело против меня сфабриковано. Я заключен под стражу в результате происков Берии и ложного доноса Рюмина, три года нахожусь в тюрьме, в тяжелейших условиях. Меня избивали. Администрация не дает мне бумаги. Жена с маленьким ребенком содержится в тюрьме. Мое обвинение начал фальсифицировать Рюмин, который обвинял меня в тягчайших преступлениях и докатился до абсурда, признав меня за главаря еврейской контрреволюционной организации. Одни обвинения в отношении меня прекращались, другие появлялись. Все недостатки в органах ЧК, скопившиеся за длительный период, вменяются мне как преступления… я ничего не делал сам. В ЦК (на суде Абакумов сказал — Сталиным. — К. С.) давались указания, а я их выполнял. Государственный обвинитель ругает меня, с одной стороны, за допущенные перегибы, а с другой — за промахи, смазывания. Где же тут логика? Дело «СДР» расследовано правильно. Мне же в течение трех с половиной лет пытались доказать, что я «смазал» террористические намерения у 15–16–летних юношей и девушек…

Недостатки у меня были, я их не скрывал. Утверждать, что я использовал такой орган, как Особое совещание для расправы — значит забывать о том, что я никогда не председательствовал в Особом совещании…

Я считаю, что суд должен справедливо разобраться в моем деле».

В своем последнем слове Абакумов был предельно лаконичен. «Меня оклеветали, оговорили, — сказал он судьям. — Я честный человек. В войну я был начальником контрразведки, последние пять лет на посту министра. Я доказал свою преданность партии и Центральному комитету…»

«Председателю Военной коллегии Верховного суда Союза ССР генерал–лейтенанту юстиции

т. Чепцову А. А.

Сообщаю, что приговор Военной коллегии Верховного суда Союза ССР от 19 декабря 1954 года в отношении осужденных к высшей мере наказания — расстрелу: Абакумова Виктора Семеновича, 1908 года рождения,.. приведен в исполнение в Ленинграде 19 декабря 1954 года в 12 часов 15 минут.

При исполнении приговора присутствовал Генеральный прокурор Союза ССР действительный государственный советник юстиции т. Руденко Р. А.

Начальник Внутренней Тюрьмы КГБ при Совете Министров СССР

— подполковник Таланов.

22 декабря 1954 г. № 3763».

Что известно о последних минутах жизни Абакумова?

Изрядно потрудившийся в тот день подполковник Таланов рассказал членам секретариата выездной сессии Военной Коллегии Верховного суда СССР о том, как Абакумов шел на расстрел. Он крикнул: «Я все, все напишу в Политбюро…» — но не успел произнести слово «Политбюро» до конца: пистолетная пуля пробила ему голову.

В русском языке у существительного «беззаконие» есть неотъемлемое прилагательное — «сталинское». Сорок лет назад это сочетание слов прочно вошло в наш обиход. А теперь зададимся вопросом: кто ввел его и с какой целью сделал это?

Представители старшего поколения, по–видимому, одинаково ответят на первую часть вопроса: Никита Сергеевич Хрущев. Что же до второй части, то здесь начнется разноголосица, вызванная тем, что в нашем изрядно политизированном обществе отношение и к Сталину, и к Хрущеву неоднозначное. Поэтому, не вдаваясь в оценку тех или иных точек зрения, позволю себе высказать собственную — клеймя Сталина,

Хрущев не столько восстанавливал попранную справедливость, сколько выводил из–под критики саму систему тоталитарной власти, порождавшую беззакония, и в достаточно ясной форме давал понять всем и каждому, что отныне и присно и во веки веков Коммунистическая партия и Советское государство ничего подобного не допустят. Добавлю, что Хрущев знал, кому говорил — нет на земле другого народа, который бы с такой поразительной готовностью внимал невежественному краснобайству, выдавал желаемое за действительное и с праведным гневом ополчался на тех, кто обнаруживал эдакое, знаете ли, еретическое инакомыслие. Да и сам термин «культ личности Сталина» в осуждающей тональности звучал у Хрущева прежде всего потому, что это был культ не его, Хрущева, а другой личности — той, перед которой он двадцать лет раболепствовал и скоморошничал. Когда же, устранив конкурентов, Хрущев воцарился в Кремле, говорить о культе личности перестали. Между тем беззакония и, в частности, внесудебные преследования людей продолжались вопреки хрущевским заверениям.

Жена Абакумова вместе с сыном, который в тюрьме научился ходить и говорить, провела за решеткой 2 года 8 месяцев и вышла на свободу

9 марта 1954 года — следственное дело прекратили за отсутствием в ее действиях состава преступления. Она не претендовала ни на жилплощадь, ни на материальную компенсацию, а просила лишь вернуть ей детскую металлическую кроватку с матрасом и ее носильные вещи, в чем ей отказали. Десять месяцев ее не трогали, а 26 января 1955 года вызвали в милицию, чтобы отобрать паспорт и выдать взамен другой — без права проживания в Москве. И сколько она ни писала Хрущеву, что пострадала, не будучи в чем- либо виноватой, что на новом месте жительства не может найти работу и хоть какой–нибудь угол, а у нее на иждивении четырехлетний сын и нетрудоспособная мать, все было без толку. О их жизни в ту пору я узнал от сына Абакумова, в чьей памяти запечатлелась такая картина: полутемная, продуваемая сквозняком мастерская, посредине длинный дощатый стол, утыканный крупными гвоздями, за столом женщины с каменными лицами молча вяжут авоськи из веревок, среди них его мать, а он, мальчуган, которому некуда было деться, жмется к ее ногам…