Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Во время этого телефонного разговора рядом с Руденко стоял Н. М. Поляков, тогда секретарь Военной коллегии Верховного суда СССР, у которого я и узнал подробности. Н. М. Поляков объяснил звонок Руденко желанием покрасоваться близостью к Никите Сергеевичу, а мне данный факт подсказал нечто иное — приговор по делу Абакумова был предопределен задолго до оглашения. Не берусь утверждать, принималось ли по Абакумову специальное решение Президиума ЦК КПСС, как в случае с Вознесенским, Кузнецовым и другими, но четкое указание Хрущева было, в этом нет ни малейших сомнений.

Почему Хрущев так энергично спровадил Абакумова на тот свет? Чего он опасался?

Определенно ответить на эти вопросы крайне сложно, — находясь у власти, Хрущев позаботился о том, чтобы изобличавшие его документы были уничтожены. Но живы еще старожилы Лубянки, работавшие под руководством С. Ф. Реденса в Московском управлении НКВД. Они рассказали мне, что в 1937 году Хрущев ежедневно звонил и спрашивал, как идут аресты. «Москва — столица, — по–отечески напоминал Никита Сергеевич, — ей негоже отставать от Калуги или от Рязани…» Живы и те, кому поручалось уничтожение порочивших его документов. Захотят они рассказать правду или нет — это другой вопрос.

Известно, что незадолго до смерти Маленков обращался к Андропову в КГБ СССР и приводил доказательства преступных действий Хрущева в годы сталинизма.

Словом, противозаконные действия Хрущева — тропа не торная, она ждет своего исследователя.

Может ли военнослужащий считаться изменником Родины, если он неукоснительно выполнял приказы главы правительства? По–видимому, нет — всякое законное правительство формально выражает интересы государства. Далее, можно ли его, этого военнослужащего, признать вредителем и террористом, если глава государства, чьи приказы выполнялись подсудимым, не признан таковым? Тоже нет, это азбучная истина. И, наконец, может ли подсудимый, в данном случае Абакумов, быть осужденным за участие в контрреволюционной организации или группе, которой не было в помине?

Мне могут возразить — ведь Абакумов осужден не один, с ним вместе приговорили к расстрелу и к иным тяжким наказаниям нескольких его подчиненных, действовавших совместно и, значит, представлявших собой группу. С этим нельзя согласиться, ибо не всякое сообщество людей, вместе совершивших какое–либо противоправное действие, имеет обязательные признаки группы. Для этого должен быть доказан предварительный сговор, чего в деле Абакумова и других не было. А если учесть, что их действия инспирировались Сталиным и что предварительный сговор с диктатором принципиально невозможен — он отдает приказы, а подданные их выполняют без пререканий, — то вообще не о чем говорить.

Хотя нет, один аргумент в пользу существования организации все же остается — и сам Сталин, и все осужденные по делу Абакумова были членами мощной группы единомышленников, тогда называвшейся Всесоюзной коммунистической партией большевиков. Но, насколько я знаю, никто еще не ставил вопроса о признании ВКП(б) контрреволюционной организацией и, надеюсь, не поставит.

Таким образом, у меня сложилось четкое мнение, что приговор Военной коллегии Верховного суда СССР по делу Абакумова и других был неправосудным.

Ни минуты не сомневаюсь, кто–то из читателей наверняка воскликнет: «Поня–ятно! Автор последовательно готовил именно этот вывод, потому что его симпатии на стороне Абакумова!»

Скажу откровенно, из людей, чьи судьбы отражены на этих страницах, я целиком и полностью симпатизирую только вйце–адмиралу Леониду Георгиевичу Гончарову. Мои симпатии принадлежат также женам, детям и родителям всех осужденных безотносительно к тому, были ли они, сами осужденные, виноватыми. Важно то, что уголовное либо административное преследование по признаку родства немыслимо ни в одном цивилизованном государстве.

Что же касается Абакумова, то мое отношение к нему противоречивое, двойственное: какая–то мера искренней симпатии соседствует и, признаюсь, не слишком мирно уживается с активным неприятием. Каким бы человек по фамилии Абакумов ни был, пытки и мучения, выпавшие на его долю, не могут не вызвать сочувствия и сопереживания у каждого, кто еще не очерствел окончательно. Нелепо осуждать сталинских узников, не выдержавших моральных и физических мук, — и мужество, и способность переносить боль и гнет унижений имеют свои пределы. Но если кто–то, как Абакумов, выстоял и не согнулся там, где другие, быть может куда более достойные, ломались и соглашались на все, вплоть до участия в судебных фарсах, то отказывать стойким людям в уважении, по–моему, аморально — есть случаи, когда даже смертельный враг заслуживает уважения.

Давно замечено, что между львом и шакалом, между волком и хорьком есть ощутимая эстетическая разница — крупные, сильные, уверенные в себе и смелые носители зла всегда привлекательнее. И если Абакумова поставить рядом с такими же его современниками из окружения Сталина, как Маленков, Берия, Хрущев и Каганович, то сравнение будет в пользу Абакумова. Он не был политиком в полном смысле этого слова и привлекает цельностью, прямотой, тогда как они со всеми их гангстерскими повадками, фарисейством, тягой к интригам, к подсиживанию оставляют чрезвычайно гадкое впечатление.

Не стоит сбрасывать со счетов и заслуги Абакумова в Великой Отечественной войне. Можно по–разному относиться к военной контрразведке и неоднозначно оценивать ее деятельность в тот период времени — ведь были и перегибы, и ни в чем не повинные жертвы из числа советских военнопленных и жителей оккупированных немцами территорий, но весомый вклад ГУКР «Смерш» в нашу победу очевиден, это бесспорно.

Можно ли оценивать личность Абакумова без учета массовых злодеяний и беззакония, совершенных в Министерстве государственной безопасности? Нет, это никогда не будет оправдано ни нами, ни нашими потомками.

Надо сказать, что некоторые из нас во весь голос объявляют олицетворением зла целые ведомства, ответственные за безопасность государства. Игнорировать это мнение едва ли разумно, голословное отрицание ничуть не лучше голословного утверждения, поэтому я ненадолго задержусь на рассмотрении того, что здесь, на мой взгляд, справедливо, а что нет.

Когда я слушаю страстные филиппики в адрес органов прокуратуры, внутренних дел и госбезопасности, то стараюсь разгадать, что в каждом отдельном случае движет обличителями — политический расчет или же святая простота, неспособность разобраться в причинно–следственных связях сложных общественных явлений? Концентрировать гнев на органах правопорядка — все равно что выплеснуть сгусток ненависти на кулак, которым некогда ударили вас или ваших близких, вместо того, чтобы задуматься над тем, чей мозг дал команду бить. Во все времена и при всех общественно–экономических формациях органы подавления были точным подобием и отпечатком верхнего эшелона власти. В этом смысле казарменный социализм — не исключение. А утверждение, будто ЧК, НКВД и МГБ наносили тяжкий урон стране именно тогда, когда по злой воле своих руководителей выходили из–под контроля ЦК ВКП(б) — миф, пущенный в обращение теми, кто отлично знал, что и зачем творит. Ведь работники органов, фигурально выражаясь, не композиторы, а оркестранты, исполняющие под управлением дирижера, коим была партия, ею сочиненную музыку.