Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Когда говорят о всеобщей, коллективной вине, вольно или невольно подразумевают коллективную безответственность. Ответственность должна быть только персональной, иначе она ни при каких обстоятельствах не будет действенной. А для этого не обойтись без уточнения степени вины, определяющей меру ответственности преступившего закон человека.

Интересно, как бы повел себя каждый из нас, окажись он или она на месте Абакумова? Исчерпывающий ответ на поставленный мною вопрос сможет дать только тот, кто способен на серьезное психологическое перевоплощение, ибо примерка маски Абакумова ни к чему не приведет — нужно не скользить по поверхности явлений, а внедряться в их суть, в ткань того времени и господствовавших в ту пору нравов. Если для нас, доживших до гласности, профессор Этингер, академик Юдин и подростки из организации «СДР» — ни в чем не повинные люди, то по тогдашним законам, они — контрреволюционеры и подлежали осуждению за антисоветскую агитацию. Подчеркиваю, все это было не заблуждением сталинских верноподданных, а действовавшей, всеми признанной нормой советского уголовного права. И преданность Сталину надо рассматривать не как способ преуспеть в жизни, а как искреннюю веру в его мессианское предназначение, как, если угодно, разновидность религиозного фанатизма. Кстати, последнее подтверждается тем фактом, что в руководстве органов госбезопасности и их следственного аппарата не случайно доминировали необразованные люди — Великий Зодчий казарменного социализма знал, на кого можно положиться.

Выполняя палаческие приказы Сталина, Абакумов мог добросовестно заблуждаться и считать, что поступает правильно, но мог и понимать, что творит непростительное зло. Допустим, он все понимал. А коли так, то был ли у него выбор? Реальная возможность выбора была у него в 1932 году, когда ему, грузчику, сыну больничного истопника и уборщицы медполитехникума имени Клары Цеткин, предложили перейти в НКВД. Но даже это надо воспринимать в духе того времени, когда человеку в военной форме с готовностью уступали место в трамвае, в стране царил ура–патриотизм, а армия и органы были окружены всеобщей заботой и любовью. У министра Абакумова выбора не было, если, конечно, не считать самоубийства.

Итак, сформулирую вывод: Абакумов действовал в условиях крайней необходимости и выполнял волю Сталина.

«Ну и что из этого? — энергично возразят некоторые читатели. — Наша страна на Нюрнбергском процессе вместе с другими державами- победительницами отстаивала безупречный правовой тезис: исполнение преступного приказа не освобождает от ответственности исполнителя!»

Мне, как говорится, нечем было бы крыть, если бы не одно «но» — есть сколько хотите случаев, когда мы неоднократно присоединяемся к различным международно–правовым актам и забываем распространить их действие на собственное законодательство. Подобные прецеденты имели и все еще имеют место в отношении к Хельсинкским и Венским соглашениям, а не только к Нюрнбергским. В нормах советского уголовного права вопросы об ответственности за исполнение незаконного приказа единообразно не регулируются. Применительно к условиям гражданской службы правовая теория и судебная практика исходят из того, что незаконный приказ начальника не является обязательным для исполнения. Подчиненный, сознавая его незаконный характер, подлежит ответственности за умышленное совершение общественно опасного деяния.

В отличие от общеуголовного законодательства, закон об уголовной ответственности за воинские преступления признает неповиновение или иное неисполнение приказа начальника опасным воинским преступлением, а точное выполнение приказа начальника освобождает подчиненного от ответственности как за его действия, так и за их последствия. Это касается и тех возможных случаев, когда приказ является незаконным или когда подчиненный сомневается в законности приказа, но выполняет его предписания. Юридическим основанием для освобождения подчиненного от ответственности служат требования военной присяги и воинских уставов о беспрекословном повиновении начальникам и незыблемости их приказов для подчиненных.

Приношу свои извинения читателям, утомил их юридической терминологией, но когда речь идем о законе, приблизительность формулировок недопустима.

Итак, что из этого следует? Поскольку закон не содержит каких–либо изъятий в зависимости от воинских званий начальника и подчиненного, я, в меру своего разумения, не усматриваю законных оснований для уголовного преследования генерал–полковника Абакумова за выполнение любых приказов генералиссимуса Сталина.

Мертвые люди земному суду не подлежат, можно говорить только об их нравственной ответственности перед историей. А она, эта нравственная ответственность, должна базироваться на единстве закона, быть равной для всех без исключения вне зависимости от сегодняшних общепринятых оценок. А с чем мы сталкиваемся? Возьмем для примера двух советских прокуроров — Вышинского и Крыленко. Первый числится в «плохих» — он автор «царицы доказательств» и государственный обвинитель на нашумевших «московских» процессах тридцатых годов. Второй, наоборот, «хороший» — он необоснованно репрессирован, а впоследствии посмертно реабилитирован. Но реабилитация Крыленко состоялась в те годы, когда никому не приходила на ум объективная оценка сфабрикованных процессов начала тех же тридцатых годов, где не кто иной, как сам Крыленко клеймил русскую интеллигенцию за принадлежность к никогда не существовавшим промпартии и «союзному бюро» меньшевиков. Может быть, следует подробнее изучить роль Крыленко в этих трагедиях и уж тогда решать, стоит ли он на одной доске с Вышинским или все–таки на разных?

Точно так же, на мой взгляд, обстоит дело и с Абакумовым. Если мы действительно идем к правовому государству и намерены руководствоваться тезисом о безусловном единстве закона, то почему, обоснованно подвергая нравственному осуждению Абакумова и трех его предшественников, не причисляем сюда и основоположников ВЧК — ОГПУ? Ведь и при них имели место массовые репрессии и бесчисленные преступления против человечности, что подтверждено рядом убедительных доказательств. Или их дегероизация не входит в планы наших маститых идеологов?

Не хочется углубляться в эту материю, это самостоятельная тема, но одно, по–моему, совершенно очевидно — казарменный социализм был не только бесперспективной в экономическом и социальном отношениях системой, но и от начала до конца преступной.

Документальное повествование о жизни и смерти министра Абакумова подошло к концу. Что можно сказать напоследок?