Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Словом, начало 1953 года выдалось бурным: одни ликовали, гордясь разоблачением вражеской агентуры, другие негодовали, вопя о возмездии, третьи помалкивали, догадываясь, что в этой истории концы с концами не сходятся, а Рюмин понуро ходил в поисках работы и повсюду натыкался на глухую стену равнодушия. Жена как могла успокаивала, целыми днями твердила, что он не пропадет, что бухгалтеры требуются везде, а Михаила Дмитриевича никуда не брали, и на душе у него было черным–черно.

До чего же несовершенен окружающий нас мир, до чего слепы люди, удрученно размышлял он, сидя дома и уставившись в одну точку. Что из того, что он не завершил следствие по делу евреев–врачей? Разве в этом соль?! Кто–то, вероятнее всего, министр Игнатьев, из боязни за свою шкуру подставил его, Рюмина, под удар Сталина, вот и все. А было бы у него время, хотя бы еще месяц–два, он бы — не сойти ему с этого места! — справился не хуже других. Что особенного сделали там, на Лубянке, после его отстранения? Нахватали старых жидов по всем клиникам Москвы, устроили им круглосуточный мордобой и заставили признаться, что те работали на США по наводке Михоэлса и Шимелиовича. Это ли не халтура? Михоэлс с Шимелиовичем давно покойники, они ни признать, ни опровергнуть чьих бы то ни было показаний не могут, так что реального выхода на Америку как не было, так и нет. А звону — Бог ты мой! Почему у нас, в самой, казалось бы, справедливой стране, нет по–настоящему объективного подхода к людям, почему нарушается священный принцип — каждому по труду? Взять и сравнить трудовой вклад его, Рюмина, и этой сучки Тимашук, все заслуги которой сводятся к пятилетней давности доносу о просчете врачей, лечивших Жданова. Сегодня имя Тимашук у всех на устах, а про него не вспомнит ни одна собака, хотя он, Михаил Дмитриевич Рюмин, сам, без посторонней помощи, буквально из ничего выстроил схему еврейского заговора, подкрепил фактами, вычленил оттуда ветвь врачей–вредителей и, образно говоря, в поте лица взрастил урожай, который достался кому попало, только не ему, честному пахарю. А ведь счастье было так близко, так возможно, но в самый ответственный момент фортуна поворотилась к нему жирной задницей! Теперь у Тимашук, — чтоб ей, гадине, сдохнуть побыстрее, — орден Ленина, а у него что? Волчий билет!

После Нового года Михаил Дмитриевич пришел на Лубянку, чтобы уплатить членские взносы, и секретарь первичной парторганизации полковник Цветаев еще подсыпал ему соли на раны. «Давно пора было вовсю применить дубинку, а ты этого не делал, чего–то стеснялся, — по–свойски заявил Цветаев, дыша на штампик и ставя оттиск в партбилете Рюмина. — Вот сейчас руководство правильно поступает, и дела пошли…»

Но еще болезненнее унизили Рюмина несколько дней спустя, когда он с протянутой рукой явился в МГБ за вспомоществованием. «В январе 1953 года я зашел к Игнатьеву с просьбой выдать мне зарплату за январь, так как в это время еще не имел работы, — позднее вспоминал он. — Игнатьев удовлетворил мою просьбу и, сияя от удовольствия, сказал, что теперь «гроза миновала» — дело врачей удалось довести до желаемого конца».

«Ну и народ, сволочь на сволочи! — про себя возмущался бедный Михаил Дмитриевич. — Не люди, а свиньи неблагодарные!»

В органах госбезопасности не принято откровенничать с бывшими сослуживцами, поэтому Михаил Дмитриевич ни словечка не услышал о ходе следствия по делу антисоветской мегрелонационалистической группировки. Впрочем, это его ни капельки не интересовало. Пусть они там, в Грузии, все друг дружку пересажают, ему–то что до них?!

Между тем бригада полковника Цепкова продолжала действовать в прежнем направлении и даже несколько расширила «фронт работ», произведя новые аресты, но, по большому счету, все еще не достигла успеха. В подтверждение приведу выдержку из объяснения И. Зоделавы, бывшего первого секретаря ЦК ЛКСМ Грузии:

«…Считаю нужным заметить здесь о странном толковании и передергивании фактов со стороны полковника Цепкова и следователя МГБ СССР Макаренко.

В 1950 году я был в числе других гостей приглашен на свадьбу родственницы Барамии. Цепков и Макаренко заставили меня признать, что это был не свадебный вечер, а «сборище мингрельских националистов», и оценить факт выхода замуж мингрелки за мингрела как националистическое явление. Кто–то из присутствовавших на вечере предложил тост за здоровье Барамии, пожелав ему успехов в жизни и в работе. Макаренко расценил этот факт как пожелание Барамии захватить власть в Грузии…

Макаренко заявил мне, что мингрельцы очень хвалят свою кухню потому, что они националисты, а вы, руководящие партийные работники, не принимали мер против подобных явлений и не изживали их, „так как сами являлись мингрельскими националистами… “»

Если читателям покажется, что они не встречали большего вздора, я берусь доказать, что это не предел, и предлагаю познакомиться с показаниями К. Бечвая, до ареста — первого секретаря Аджарского обкома КП(б) Грузии:

«На следствии подполковник Степанов из бригады Цепкова сразу же потребовал от меня полного признания, иначе я „испущу дух в камере“.

У него, дескать, имеются достаточные материалы и основания для того, чтобы сегодня же уничтожить меня как врага… Степанов сказал, что я являюсь турецким шпионом, английским, американским, французским, и особо подчеркнул почему–то, что я бразильский шпион, о чем меня впоследствии допрашивали специально. Кроме того, он связал меня с политэмигрантом Гегечкори, добиваясь от меня признания, что я родственник Гегечкори по той причине, что я родом из Гегечкорского района, работал на участке, граничащем с Турцией, и почему бы мне не быть в связях с грузинской меньшевистской эмиграцией в Париже…»

Впрочем, можно ли было ожидать других свершений от полковника Цепкова и его ассистентов? Неукоснительно выполняя заказ «великого продолжателя бессмертного дела Ленина», они старались в меру своего разумения и, естественно, ведать не ведали о том, какие напасти обрушатся на их головы в скором будущем.

Предчувствия не одолевали и Рюмина, в чьем бедственном положении наконец–то произошли позитивные сдвиги — 2 февраля 1953 года его зачислили на рядовую должность в Министерство госконтроля. Зарплату, правда, положили грошовую, но Михаил Дмитриевич понимал, что сейчас не до жиру. Хорошо, что не выдворили из Москвы, а то пришлось бы мыкаться — ни кола, ни двора где–то в занюханной глубинке. Надо тихоспокойно пересидеть смутное время, проявить себя на низовой работе, а там, глядишь, наметится какой–нибудь просвет. Людская память короткая, пройдет год–другой, все порастет быльем, и тогда — будьте уверены! — уж он–то, наученный горьким опытом, больше свой шанс не упустит.