Кирилл Королев - Войны античного мира: Македонский гамбит.

Разумеется, де-факто власть синедриона была номинальной, реальная власть находилась в руках Филиппа. По договору Филипп не мог ничего предпринять без одобрения синедриона, но и последний без Филиппа был беспомощен — поскольку являлся лишь законодательным и контролирующим органом, исполнительная же власть принадлежала царю. «Это был брак без права развода» (Ф. Шахермайр). Договор создал не единое национальное государство, а нечто вроде монархической федерации. Иными словами, возникла панэллин кая империя — Балканская, которой в скором времени суждено было — уже восприняв иную структурообразующую идею — стать империей Средиземноморской.

Кроме того, на одном из первых заседаний синедриона — естественно, с подачи Филиппа — было принято решение об объявлении войны персам. Повод долго искать не пришлось — вспомнили об осквернении и разрушении греческих храмов в 480 году, во время персидского вторжения в Элладу. Для Филиппа этот повод был весьма удобен: он лишний раз получал возможность выказать себя эллином и защитником эллинских святынь — тем более что греки и македоняне поклонялись одним и тем же богам.

Попробуем разобраться, что же реально стояло за этим предложением македонского царя — предложением, безусловно поддержанным синедрионом.

Сшитая на живую нитку Балканская империя держалась исключительно на страхе перед македонянами — точнее, перед личностью Филиппа, который своими победами и стараниями противников-ораторов обрел в глазах греков поистине демонические черты: молва приписывала ему и всеведение, и способность появляться одновременно в разных местах, и звериную — «варварскую» — кровожадность. Разумеется, рано или поздно страх должен был пройти, тем более что теперь Филипп представлялся «прирученным зверем», то есть из чужака он, благодаря созданию Коринфского союза, стал для эллинов своим. И Филипп прекрасно понимал: со временем эллины осмелеют настолько, что вновь примутся мутить воду; вдобавок следовало учитывать возможное вмешательство — в первую очередь финансовое — в греческие дела Персии, которая, вполне естественно, не желала усиления своего давнего противника. Требовалось чем-то отвлечь греков от недовольства македонским владычеством, чем-то их занять и поход против Персии представлялся здесь наилучшим вариантом — тем паче, что идеологическое обоснование подобного похода было сформулировано задолго до вторжения Филиппа в Грецию.

О походе на Восток говорили и Горгий, и Аристотель, а главным идеологом новой войны с персами был афинский ритор Исократ. Уже после Анталкидова мира он стал выступать с речами, в которых призывал эллинов сплотиться и отомстить персам. А когда Исократ убедился, что сами эллины не способны объединиться ни при каких условиях, в его речах все чаще начали встречаться рассуждения о «твердой руке», которая соберет Грецию воедино и поведет греков за море. Эту «твердую руку» Исократ искал в спартанце Архидаме, сыне того Агесилая, который воевал с персами, в кипрском тиране Эвагоре и его преемнике Никокле — а нашел в Филиппе Македонском; к каждому из них он обращался с речью, в которой обосновывал необходимость покорения Персии. Великая личность, говорил Исократ, поднимет эллинские города над мелкими раздорами и взаимным недоверием и подвигнет их к достижению общей цели. А цель эта очевидна для всякого: уже скоро пятьдесят лет, как томятся под персидским игом исконно греческие земли в Малой Азии, и освободить их — священный долг эллинов. В 344 году Исократ написал знаменитое «Второе письмо Филиппу», в котором без обиняков предлагал македонскому царю встать во главе греков и объединиться с афинянами для борьбы с Персией (правда, следует признать, что Исократ предупреждал Филиппа — эллины не терпят единовластия, посему для них македонский царь должен оставаться исключительно благодетелем, сумевшим объединить полисы и позвавшим в поход).

Помимо патриотизма Исократом двигали и чисто, практические соображения. В войне против Персии он видел средство «избавить систему от перенапряжения». Дело в том, что многочисленные войны и распри IV столетия до н. э. привели к появлению в Греции огромного числа наемников. Эти люди, не имевшие иных средств к существованию, кроме войны, и зачастую занимавшиеся откровенным разбоем, со временем стали настоящим бичом Эллады [18] Первые упоминания о греческих наемниках относятся к VII–VI вв. до н. э. Однако массовым явлением наемничество сделалось именно в IV столетии — вследствие повального обнищания полисов из-за непрерывных войн многие люди в поисках заработка стали наниматься на службу к тем, кто обещал им жалование и часть военной добычи. В итоге, когда тому или иному полису требовалось войско, вербовщики отправлялись на мыс Тенар в южном Пелопоннесе — именно там находился «сборный пункт» тех, кто готов был служить любому, сулящему заработок. Использование наемников распространилось настолько, что Афины, к примеру, перестали созывать ополчение, предпочитая «платить деньгами, а не кровью». Впрочем, поскольку городская казна нередко оскудевала, наемники не гнушались грабежом ближайших областей, не делая различия между противниками и союзниками Афин. Естественно, это вело к ухудшению отношений и политической напряженности. . Исократ считал, что наемники (и бедняки, которых он ставил вровень с наемниками) страшны не только для греков, но и для варваров, от них необходимо избавиться, а потому следует отправить их в поход против персов. «Объединенная Эллада выступает походом против исконного врага эллинов — Персии. Счастливая война с Персией откроет простор эллинской предприимчивости и освободит Элладу от массы бедного люда, даст занятие бродячим толпам, кои угрожают самому нашему благополучию» («Панегирик»).

Прагматик Филипп оценил практичность Исократа, тем паче, что и сам столкнулся со схожей проблемой: одним из условий «вечного мира» между полисами был, как упоминалось выше, запрет внутригородских переворотов. А это означало, что люди, по тем или иным причинам изгнанные из своих городов, никогда не смогут вернуться в отечество; раньше они могли рассчитывать, что к власти придут их друзья, а теперь изгнанников лишили всякой надежды. Часть изгнанных примкнула к наемникам, а другая, весьма значительная, часть отдалась под покровительство персидских сатрапов. Избежать подобного «переселения народов» можно было, только предложив изгнанникам новое место жительства — на новой территории. Словом, направление удара напрашивалось само собой…

Вариантов этой terra nova на первый взгляд насчитывалось достаточно, но фактически юго-восточное направление переселения было единственно возможным. На севере македонские и греческие колонисты удерживали территорию, лишь опираясь на основанные Филиппом поселения-крепости; Сицилия была недосягаема — во-первых, на Сицилию настойчиво претендовал Карфаген, захвативший почти весь остров, кроме Сиракуз, а во-вторых, несмотря на минувшие годы, еще не изгладилась память о неудачной экспедиции Никия и Ламаха [19] Во время Пелопоннесской войны (415–413 гг.) афинский флот пытался высадить десант на Сицилии, но экспедиционный корпус был разгромлен при осаде Сиракуз. ; на материке города Великой Греции (Южная Италия) находились в состоянии перманентной войны с набиравшим силу Римом. А Малая Азия в данной ситуации представлялась идеальным — и естественным — выбором: расположена, что называется, «под боком» — только переправиться через Геллеспонт; города вытянулись цепочкой вдоль западного и северо-западного побережий, то есть имеется обширное пространство для освоения и климатические условия близки к привычным с детства…