Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

Говорят они по-малорусски, западным наречием, более близким к нашему книжному языку, чем украинский. Существенная разница между здешним и нашим московским говором состоит только в произношении “ять” всегда как и, ы почти как и, и о иногда как и. Будь только в этом вся разница между нашим и галицким наречием – легко было бы их понимать и легко было бы писать по-книжному, но географическое соседство их с поляками и историческое преобладание над ними поляков да к тому же немецко-классическое устройство их гимназий и семинарий удерживают их язык в доломоносовских формах. Полонизмы на каждом шагу: хлЪба мали под достатком бо грунта добре справляли, т. е. хлеба имели достаточно, потому что землю хорошо (добре) обрабатывали. Гандель – торговля; набоженство – богослужение, молитва; мур – каменная стена; будовать – строить; каменица – каменный дом, дворец; свято – праздник; спЪвать – петь; на-около – около, маеток – именье; свЪдчить – свидетельствовать; насЪннье – семя; раптом – силой; стосунок – отношение; что за один? – какой такой? дяковать – благодарить; посЪданье – владенье; фаховый – годный, специальный; житье – жизнь; належать – принадлежать; способность – возможность; податок от народа – подать с народа; вольно – позволено; забрать – отнять; личить – считать; уживать – употреблять; лишить – оставить; пытать – спрашивать; воображенье – понятие; насильно – усиленно; зрада – измена; за много – слишком много; за год – год тому назад, и так далее, и так далее – всего не запишешь. Особенно странно употребляют они слово уважать в его польском значении (замечать). Какой-то священник – впрочем, они почти все священники – битый час жаловался мне на свою унию каждом слове прибавлял, для моего вящего уразумения “уважайте, уважайте” – то есть, “поймите, поймите”. Вместо извините, они говорят “перепрошаю”, перевод польского przepraszam. Польского пана переведи на господина, к старине вернулись, но употребляют его по-польски: “господин не знает?”. В отчествах тоже путаются, сами подписываются Иван Ивановичами, Петр Степановичами, что выходит для нас смешно, как называнье жены своей супругою, и т. п.

Вообще говоря, они утратили много древнерусских выражений, заимствуют их теперь от нас, крепко путаются в них; здравствуйте, они говорят вам прощаясь, и понимают слово в его буквальном значений будьте здоровы, тогда как у нас его можно сказать только при встрече. При прощанье говорят также “почтенье!” – переделка книжного “с моим почтеньем”. Я тоже теперь, в среде их, разрешаюсь постоянно этим коротким “почтение!” – и, ничего, привык к нему. При прощанье они говорят также “поручаюсь!” – откуда они это взяли, не умею сказать. Большая часть из них услышала книжную речь только при проходе наших войск через Галичину в Венгрию, значит в 1849 году Следы этого перехода еще очень заметны. Шла – не в обиду будь сказано – старая армейщина со старыми альбомами и со старыми анекдотами, песнями и каламбурами. От нее многие галичане, не только священники, но даже и простонародье выучились нашей манере расставлять ударения на словах, а с тем вместе, позаимствовались и нашим доморощенным jeu d’escript, псевдотворениями Пушкина, анекдотами и стихами в роде “Пчела ужалила медведя в лоб...” или “лавирую, ваше благородие”. Один здешний юноша изумил меня своими сведениями по этой части: хохлацким выговором и полонизмами он сообщил мне чуть не все, что осталось от наших господь старинных офицеров, и был крайне доволен своим адептством в жизни нашего порядочного общества. Я не разрушил его самоочарования: блаженны верующие – к чему распложать нашу братию – скептиков? Благо он уверен, что у него есть духовная связь с нами, пишущими и читающими – и то хорошо на первый раз: на безрыбье и рак рыба. Впрочем, спешу оговориться, я только от одного галичанина слышал подобные анекдоты и остроты – другие мне и намека на них не делали.

Наконец, третий источник слов, непохожих на наши, зависит от их изолированного положения. Представьте себе, что я, вы, он, кто-нибудь из нас, заехал, лет с двадцать назад в Америку и знает о России только по иностранным газетам, которые толкуют ему, что в России завелись, положим, judges of peace. Писать по-русски этому господину нужно, и перевести на русский judge of peace нужно; спрашивается, как он выразится: судья мира? мирный судья? мирящий судья? судья примиритель? судья миротворец? миритель? Судимир? утишитель? униматель? укротитель? – выражений можно приискать сколько-угодно, а “мировой судья” все-таки, едва ли отыщется. Это одно; другое, за последние двадцать лет наш книжный язык обогатился многими, более или менее удачными, выражениями, которые хоть и все признаны в России, но мне неизвестны. Читаю я газеты и нахожу, о ужас! слово локомотив. Да, в бедной, глухой Галичине, лучше народ говорит – народ говорит: коломотыль; сделал такой каламбур, какой следует, coute que coute внести в книжный язык... Чем более я чужд какой-нибудь литературе, чем более беспристрастен к ней, тем более у меня охоты вводить в нее реформы. Отрезанные от России галичане, волею-неволею, изобретают новые слова потому, что не знают книжного языка и потому берут что попало на реквизицию, другие потому, что хотят поправить его. Отсюда, вы найдете, что у них нумер называется числом; экземпляр – примЪрником; книжная лавка – книгарня; типография – печатня; почтальон – листоноша; университет – всеучилище; экзамен – испыт; ветренник – слабодух или малодух, очень употребительное у них слово для означения нетвердых характеров... Не перечесть всех этих галицких изобретений. Бывает даже, что иногда они и хорошо знают термин, принятый письменным языком, но он кажется им противным грамматике или удобопереводимым – и делают реформу. Вы знаете “Золотую Грамату” Г. Ливчака – он называет ее не приложением к “Страхопуду” а прилогой. Грамматически он прав, как прав был остряк, предлагавший говорить и писать мокроступы вместо калоши, шарокат вместо бильярд. Причина Галицких усилий преобразовать книжный язык кроется в том, что этот язык чужой для них. Мы осваиваемся с ним в приходском училище, в уездном и в гимназии; он нам так входит в плоть и в кровь, что, благодаря ему мы даже наши местные говоры забываем – для них он чужой, потому, что кругом их никто не говорить на нем. Что значит училище как средство распространения языка – у нас есть живой пришла наших семинаристах старых годов. Помните, как поражали нас своим южнорусским говором на о и произношением г не как g, а как h. В XVIII веке и в XVII наши семинарии управлялись и велись малорусами, что правительство боялось старообрядческих стремлений великорусов, и потому что малорусы, как и теперешние галичане, были ученее нас – духовенство все и заговорило языком кутейников. Теперь мы вытеснили из школ южнорусских преподавателей, теперь наш говор и наше словосочинение в ходу, хотя по-видимому, мы великорусы плохие труженики науки, мы сметкой нашей дело решаем и “бьем и мечем и в полон берем”; наш характер отличается живостью и сметливостью: малорус тяжел на подъем, нескор но упрям до крайности. Великорус и южнорус – легкая и тяжелая кавалерия.