Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

Я видел очень много священников, я бывал в домах их, гостил у них по неделям, толковал с передовыми и с отсталыми, и невольно пришел к заключению, что все они, даже самые робкие, самые плохие, в глубине души хоть завтра готовы принять православие и ждут не дождутся, когда Галичина станет русскою. Не всем я являлся как русский путешественник. Галичане, особенно старшее поколение, удивительно робки и запуганы, и не один из них побоялся бы принять в дом русского из-за кордона, москаля – побоялся бы криков и воплей соседней Полонии, обвинения в сношениях с русскими эмиссарами, хлопот, подозрений, допросов, расспросов и т. п. Поэтому, мне, в моих разъездах, случалось часто являться в плебанию седмиградским фотографом, венгерцем, болгарином. Я сидел между ними целые часы, делая вид, что не понимаю, о чем они говорят, отвечал им на их вопросы короткими немецкими и румынскими фразами; меня забывали в жару разговора, мною не стеснялись, а я слушал, слушал – и радовалось сердце мое, видя, что даже эти отсталые, даже эти робкие и низкопоклонные перед поляками люди до мозга костей их проникнуты любовью к России и преданностью православию (в чем, между прочим, обязаны полякам, а вовсе не нашим усилиям и стараниям).

У нас многие думают, что Польши уже нет на свете, и в доказательство этого приводят ряд административных мер для обрусения поликов по сю сторону Вислы и – непонятно зачем и для кого – онемечиванья их по ту сторону. Действительно, наша Польша с каждым днем более и более стирается с карт России и переходит на карты Пруссии, но это еще вовсе не доказывает, чтоб она исчезала на деле. Она живет в нравах поляков, в их привычках, в их mainere d’etre, и что делалось в Речи Посполитой, XVII и XVIII века, то самое делается и поныне, где-нибудь в этой глухой и неведомой миру Галичине. Вся разница между старыми и новыми поляками состоит только в относительной мягкости нравов, в сужении широких натур, в робости перед крутыми мерами.

Священник, гостеприимством которого я воспользовался под видом трансильванина-фотографа, ищущего заработков, ужасно сердился на соседнего пана, который его и нескольких его товарищей пригласил на похороны кого-то из своих родных. Униатских священников паны приглашают к себе вместе с католическими, для придания большого блеска церемонии, которая, таким образом, совершается по двум обрядам одинаково признанным и утвержденным римскою церковью. Русских священников было человек шесть и ксендзов католических было человек шесть. Ксендзов посадили за обедом поближе и хозяину, между почетными гостями – попов поместили на конец стола, между всяких приживалок, управляющих, гувернеров и т. п. Спать ксендзов уложили в комнатах, на мягких диванах и на матрацах – попов отвели на сеновал. Ксендзам заплатили, помнится, по 10 ренских (гульденов, флоринов; 1 ренский = 60 к. с.), попам дали всего по 5. Ксендзы поехали домой в панских каретах и колясках, попы приехали и уехали в своих собственных бричках, купленных лет двадцать назад по случаю, в приданое взятых за попадьями и назначенных в приданое дочерям. Хозяин мой и гости его были вне себя от негодования: “ Не будем больше ездити до ляхов! сердились они: – Чем мы хуже ксендзов? Мы ученее их, мы нравственнее их, мы полезнее их для края! Да, наконец, и край этот – наш русский край; мы здесь хозяева, а не эти латинники: они здесь пришлые люди, какое же право имеют они ломаться перед нами, перед хозяевами?... ”

– Чекайть, ваше преподобие, возражал другой священник: – чекайть трохи – из-за кордону прийдут, они дадут ляхам знати, що то такого русины...

– А най [12] Най – нехай, пусть. прийдут они. Най буде и кнут и плеть, и Сибирь, и, дедко [13] Дедко – чорт. В язычестве у нас все божества назывались дедами. Дедушка-домовой. их знае, шо они еще там мают, най все буде, що бы только от ляхов они волю поотберали.

Но по имени нас назвать, назвать, кого ждут на выручку из-за кордона, ни один не отважился.

Вражда и презрение к восточной церкви и ко всему восточному всасываются поляками с молоком матери – и вражда эта совершенно понятна. Литовская и киевская Русь хоть и вошли в состав Речи Посполитой, но православие тянуло их все-таки к Москве, к столице митрополита Всея Руси. Гонение на православие, потом на унию, нынешнее гонение на русскую азбуку, на букву “ять”, на церковные слова в литературном языке, на светских и духовных представителей Руси, стремление полячить и католичить эту Русь – все это необходимые условия существования Польши. Разве может существовать государство, религиозная и умственная жизнь которого концентрируется за границей? Отчего во Франции ведется такая ожесточенная борьба с Римом? отчего мы разрушили конкордат? Москва тот же Рим для Вильны, Житомира, Киева и даже униатского Львова. Москва в XVI, XVII и XVII веке жила исключительно православием, сами греки признавали ее единственною и законною наследницею Цареграда, да в добавок Москва была единственным независимым православным государством. Во имя этого православия, как и во имя династии Рюриковичей, во имя Земли Русской, она постоянно заявляла свои права – быть государством Всея Православной Руси: могли ли поляки смотреть на это спокойно? Их положение было вовсе незавидное при подобном соседстве, и естественное дело, что между ними и нами возник вопрос, кому из нас существовать – им или нам: ни мы, ни они не могли, в силу своих традиций и верований, отречься от гегемонии над Восточной Европой. И вот, почти вся польская история XVIII века вышла историею ужаса перед нашею пропагандою и нашими подкупами. Каждый православный становился в их глазах изменником польского государства, каждый священник – предателем отечества. Они в страхе то и делали, что отыскивали агентов царицы, которые, будто бы, развозили рубли и воззвания по православным монастырям, и вешали всяких офеней, коробочников, богомазов, кулаков и т. п. несчастных, принимая их за эмиссаров русского правительства. Что делалось сто лет назад, то самое происходит и поныне в Галичине. Сейм, Голуховский, публицистика, польское общество, в каждом русском, который не изменяет своей народности, видят человека, подкупленного нами, и преследуют его как только могут. Им везде и во всем мерещится русская пропаганда, русские рубли, русское наущение - а у нас, к стыду нашему, даже и консула-то нет во Львове [14] Консула у нас во Львове до сих пор нет. Мы на это не рискнули. Мы завели консула в Чернёвцах, но насколько он специалист по буковинскому и галицкому вопросу, покуда не знаем. , так что мы лишены возможности даже знать, что именно происходит в Галичине, не говоря уже про то, чтоб помогать тамошним нашим братьям.