Александр Ласкин - Мой друг Трумпельдор

Самое интересное, что прежде мы были не нужны. Они даже отгораживались от нас чертой оседлости. На жительство в столице или место в университете требовалось разрешение. Еще надлежало не превысить норму. Евреев должно быть столько — и ни одним больше.

Что касается войны и геройства, то тут иной подсчет. У русских раз в два года берут семь рекрутов на тысячу человек, а у евреев десять и каждый год. Спасибо, конечно, что вы в нас верите, но лучше бы пораньше. Не тогда, когда следует умирать, а когда предстоит жить.

Мы бы запутались в этих обстоятельствах, если бы не Трумпельдор. Как у него получалось вносить ясность? Бывало, посмотрит строго — и нехорошие мысли исчезают. Только что мучили, буквально — атаковали, а вот уже — выветрились из головы».

Через много лет я повторяю за ним: «Эйн давар». В общем-то, на что жаловаться? У каждого время что-то отняло, но кое-что и прибавило. Вот и моя качалка с этим согласна. Кивок в одну сторону, кивок в другую. Вроде как установилась золотая середина.

О чем переживать человеку, находящемуся в самом конце жизни? Да еще в такой прекрасный день? Нет, никак не расслабиться. Мыслей в голове не меньше, чем пороха в пороховнице. Кажется, еще немного, и вместе с ними взлетишь на воздух.

Одни города раскрашены, как декорация, а другие сложены из камней. Таков Иерусалим. Казалось бы, чего еще — сиди на балконе, радуйся этой подлинности. Вслушивайся в гомон улицы, начинающейся где-то во тьме веков. Можно, не вставая с кресла, мысленно по ней пройтись.

Радость этого путешествия заключается в том, что ничего нового не будет. Все как всегда. Сейчас, за поворотом, я увижу знакомого нищего. Который год он сидит здесь и читает Тору.

Видно, для него нет пространства (а потому он вроде как слился с этим местом), но зато есть бесконечный колодец времени.

Почему я о нем вспомнил? Потому что без этого нищего не представить город. А еще потому, что он как я. Хотя я вглядываюсь не в столь далекое прошлое, оно меня тоже не отпускает.

Чему нас учил Иосиф? Сказать «жизни» — выйдет туманно, так что верней сказать — «биографии». Он внушал, что человеку нужна цель. Чем точнее она сформулирована, тем скорее будет осуществлена.

Вновь спрашиваю себя: почему мы спешили выполнить то, что он требует? Мало ли кому чего хочется! Отчего бы не сказать: сперва получи для этого полномочия и тогда проси!

Ответ на этот вопрос нашелся не сразу. Прошли все те же сакральные сорок лет. Хотя я блуждал не по пустыне, но прямых путей у меня не было. Да и солнце палило. Особенно сильно в палестинский период моей истории.

Наконец все стало понятно. Я не только знал о ключе, но буквально его видел. Вот он поблескивает из глубины! Тот, кто им воспользуется, об этом не пожалеет.

Откроем Вечную книгу там, где лежит закладка. Прочитаем вслух или про себя. Удивимся, что совпадает все, кроме слов о первинках винограда.

«И осмотрите землю, какая она, и народ, обитающий на ней, крепок он или слаб, мал он или велик числом. И какова земля, на которой он обитает, хороша она или плоха, и каковы города, в которых он обитает, в открытых ли станах или в крепостях. И какова земля, тучна она или тоща, есть на ней древо или нет; крепитесь (духом) и возьмите от плодов земли. Пора же была порой первинок винограда».

Кстати, о винограде. Все же мы его вкусили. А заодно нам вдоволь досталось апельсинов и гранатов. Да мало ли какие еще встречались плоды! Вкус помню, а названий не знаю.

Значит, дело только в том, чтобы уметь ждать. «Ах, это вы мучились и терпели? — скажет Тот, Кто Нам Дает Все. — Тогда осмотрите землю. крепитесь. возьмите от плодов земли.»

— Спасибо, — говорю я своему креслу-качалке, — умеешь ты успокоить! Я раскачиваюсь на твоих волнах и вижу перед собой город. Впрочем, и на мою жизнь отсюда отличный вид. Чем дольше вглядываюсь, тем ярче картина. Прежде в глаза бросалось то, как разметались линии, а теперь угадывается узор.

Итак, мы в плену. В бараки набилось под завязку. Зато поднимешь голову — и лицезреешь бесконечность. Каких только тут нет икебан! Облако — цветок или букет. Вот она, Япония. В этой стране всего немного, и все рождается из ничего.

Плен — не Россия, но и не война. На войне японцы — это мишень. Навел винтовку и — бах! Когда маленькая фигурка взмахнет руками, про себя ставишь плюс.

Сейчас мы разглядывали наших врагов. Оказывается, смеются они не всем ртом, а уголками губ. Да и благодарят так же. Еще, правда, склонят голову и приложат руку к груди.

Думаю, они тоже увидели нас иначе. Через прицел картина смазанная. А тут вблизи! Выходит, русские не только бросают бомбы! С ними хочется не сражаться, а выпить вина.

Опять тороплюсь? Что ж, притормаживаю. Возвращаюсь к сдаче Порт-Артура. Двадцать три тысячи человек строят в колонны и сажают на корабли. Настроение у всех разное. Одни не подают виду, а другие едва не плачут. Больно удивительна перемена обстоятельств.

У нас с Иосифом руки так и чешутся — помахать пистолетом и саблей. Еще хотелось бы покричать наше любимое: «Ура!» и «За победу!» Нет, не размахиваем и не кричим. Опустили голову и не смотрим по сторонам.

Казалось бы, японцам пора надувать щеки, но они едва ли не смущены. Видно, такое окончание войны и для них неожиданность. Слишком много вопросов. Что такое — быть пленным? Как это — пленных охранять?

Мы спускаемся с трапов и пересаживаемся в поезд. Останавливаемся в поле и строимся вновь. Пару часов идем. Видим территорию за колючей проволокой. Здесь нам предстоит поселиться.

Для большей ясности лагерь разбили на дворы. Наш, еврейский, — номер четыре. Рядом дворы русские, украинские, татарские. Огорожено немного места, но хватило всем.

Каждый двор-народ получал продукты, а к плите становились пленные. Так что автономия существовала и по части еды. Что за запахи гуляли по лагерю! Здесь готовят щи, а там плов. Мы тоже не отставали. Фарфелех, или бульон с клецками, получался не хуже, чем дома.

Словом, событий много. Обо всем хочется рассказать домашним, но не каждый справится. Тогда за дело взялся Иосиф. Выслушает пожелания — и перекладывает на бумагу. Получалось отлично. Сразу было ясно, от чьего имени это написано.

Вот уже из желающих выстраиваются очереди. Тогда он решает создать школу. Пусть эти бородатые и усатые сядут за парты. Начнут, как и положено, с буквы «алеф» — и дойдут до конца алфавита.

Начальник лагеря улыбается: мы не против. Кладет руку на сердце: не возражаем еще раз. Затем он предложил под школу сарай, и все повторилось снова. Улыбка — рука — поклон. Что наша благодарность в сравнении с этим балетом? Все равно что танец медведей — и танец лебедей.