Александр Ласкин - Мой друг Трумпельдор

Мы продолжали с удивлением разглядывать японцев. Вот они какие — танцующие. Если бы столь же неспешны они были на фронте! Тогда бы победа досталась нам.

Затем переходишь к чему-то более важному. Сейчас мы думали о сарае. О топоре и наструганных досках. О том, что если ты неплохо чувствуешь себя у плиты, то парты точно должны получиться.

Когда закончили столярничать, приступили к занятиям. Слава богу, не впервой. Кое-кто, как я, уже читает и пишет. Впрочем, даже нам интересно. Иосиф изобразит букву — и что-то расскажет. Или нарисует карту звездного неба. Чуть ли не о каждой планете у него своя история.

Учебников не было, и Трумпельдору приходилось их сочинять. Вспомнит, что знает из программы хедера, и вот вам параграф. Утром мы это проходим, а вечером он опять корпит за столом. Прикидывает, чем заняться на другой день.

Школа постоянно пополнялась. Приходили как с нашего, так и с других дворов. В еде мы разделились, а в учебе чувствовали себя заодно. Условие было такое: если ты тут не для того, чтобы протирать штаны, то тебе будут рады.

Сложно вести занятия, писать учебники — и руководить. У Иосифа появились помощники, и он стал вроде как директор. Слово неточное, но лучшего нет. Как еще назвать того человека, который один знает, что нужно ученикам.

Кстати, Трумпельдор учился не меньше нас. Ведь все для него в первый раз. Сами посудите. Командовать такой оравой. Заниматься японским. Быть связным между пленными и лагерным начальством.

Да, какой-то не такой наш лагерь. Вряд ли Иосифу удалось бы открыть свою школу в России, но тут все получилось. Впрочем, он на этом не остановился. Когда понял, что ему не чинят препоны, смог этим воспользоваться.

Помню, обсуждаем наши планы. «Представь, — говорил он, — что ты Робинзон. Сперва тоскливо и одиноко, но что-то медленно вырисовывается. Сам не заметишь, как остров становится обитаемым».

Однажды он поинтересовался, нет ли среди нас фотографа, парикмахера и сапожника. Оказалось, есть. Причем на выбор. Хотите пять светленьких? Шесть черненьких? Семь усатых? Столько не надо, и он выбрал по одному.

Потом задумались об инструментах. Оказалось, среди нас есть запасливые, и они кое-что привезли из России. То, чего не хватало, мы попросили у японцев.

Вскоре в лагере было почти все, что нужно для жизни. Парикмахерская, обувная мастерская, фотоателье. Последнее — для того, чтобы потешить тщеславие. Прежде чем сесть за письмо домой, мы шли фотографироваться.

Если еще назвать театр с газетой, то вы замашете руками. Скажете, что этого просто не может быть.

Помните его советы по пути в Порт-Артур? Сделай то, другое, пятое, десятое. Главное, разберись, что для тебя важнее. Жить по-своему или так, как все.

Вот уже к солдатам присоединились японцы. Что ж, пожалуйста. Хотите — стригитесь, хотите — фотографируйтесь. Это даже хорошо, что на снимках противники выглядят не хуже пленных.

Мы же на фото смотрелись как на свадьбах. Низкий за это поклон парикмахеру! Сапожника тоже надо поблагодарить. Если бы в объектив попали ботинки! Вы бы увидели, что с этой обувью не стыдно носить такой пробор.

Теперь вы удивитесь еще раз. Нам давали деньги! Выглядело это солидно. В барак заходил пожилой японец и отсчитывал монеты. По пятьдесят сэнов солдатам и три йены унтерам. Впрочем, дело не в суммах. Главное, они приравняли нас к себе! Даже кассир был тот же, что выдавал жалованье лагерной обслуге.

Это я так, для красного словца. Не про японца, про суммы. Если у кого из пленных заведутся деньги, то они сразу заканчиваются. Купил папиросы — ожидай следующей получки. Даже не знаю, как бы мы жили, не предложи Иосиф каждому внести по копеечке. Это будет что-то вроде общей заначки. Одалживать придется не у кого-то конкретно, а сразу у всех.

Потом появилась библиотека. Мы кинули клич солдатам, а они принесли все, что взяли из России. Всего томов пятьсот. Затем выбрали библиотекаря. Как мы накричались! Многие хотели находиться среди книг, но нам требовался один человек.

Вот, думаем, живем! Почти ни в чем себе не отказываем. Стрижемся, фотографируемся, чиним сапоги. Наконец, читаем. После всего этого хорошо бы куда-то пойти. Тем более что в кармане звенит. Не зря мы обзавелись кассой взаимопомощи.

Долго выбирали, чем заняться еще. Остановились на театре. Конечно, пользы от него никакой. Чистое удовольствие. Впрочем, для людей, мечтающих порвать с этой реальностью, ничего лучше не придумаешь.

Главное в театре то, что к персонажу прибавляется исполнитель. Эти двое вроде как беседуют друг с другом: что ты думаешь по тому или иному поводу? Как бы ты поступил на моем месте?

Еще на сцене что-то происходит со временем. В обычной жизни его не чувствуешь, а тут оно вроде как уплотняется. Преодолеваешь это препятствие не без труда. Иногда кажется, что плывешь через реку.

Не все знали, что такое театр. Когда же увидели, то потеряли покой. Дело не в том, какая у тебя роль. Пусть ты стоишь за сценой и переживаешь: все ли идет так, как надо? Главное, ты рядом и приобщен.

Представьте воскресенье в Хамадере. Декорация установлена, грим наложен, публика собирается. Играем «Продажу Иосифа». История эта древняя, но актуальная. Для тех, кто живет в четвертом дворе, это едва ли не воспоминание.

Да что говорить! Каждого из нас забирали дважды. Наборщики — в армию, а японцы — в плен.

Насколько это можно назвать игрой, сказать трудно. Перед нами представал не другой человек, а тот же, отлично знакомый. Да и интонации были его. Примерно так, как со сцены, он разговаривал за ее пределами.

Видно, в этом и был смысл. Кажется, мой друг говорил: «Эйн давар». Все ничего! Получилось в Египте, должно выйти и в Хамадере. Если Господь наградил его тем же именем, то ему следует соответствовать.

Двоились не только Иосифы, но и страны. Упоминался Египет, но вокруг простиралась Япония. Так что место действия было неотчетливое.

Впрочем, важно не то, где это происходило, а каков результат. Хорошо, что неволя не стала убеждением! Той единственной жизнью, помимо которой ничего нет.

Не помню, говорилось ли со сцены об исходе. А если и нет? Зачем подчеркивать то, что без того ясно? Вот так следует обращаться со словом «люблю». Не растрачивать попусту. Беречь для каких-то особенных минут.

Как мы хлопали! Как орали! Каждый настолько выкладывался, будто кричал: «Россия!» и «Домой!»

Забыл сказать, что играли на идиш, а публика приходила со всех дворов. Иосиф велел перевести либретто на несколько языков. Зритель посмотрит на сцену, а потом сверится с листочками. Может, и неудобно, но зато кое-что понимаешь и примерно столько же видишь.

Говорят, следует посадить дерево, построить дом, воспитать сына. Насчет деревьев не знаю, но ни домом, ни сыном Иосиф не обзавелся. Когда ему было думать о себе? Ведь это он решал, что нам есть и во что одеваться. Что делать сегодня, а что перенести на завтра. Даже о том, какие книжки читать, мы спрашивали у него.