Александр Ласкин - Мой друг Трумпельдор

Моих близких он не называл, но это было хуже любого упоминания. Впрочем, мы старались не реагировать. У него своя жизнь, а у нас своя. Это, кстати, не мешало нам позаимствовать у него «эйн давар». Стоило произнести эти два слова, и грустные мысли отступали.

Не зря я учился на Сельскохозяйственных курсах. Жизнь на земле укрепляет руки и дух. Расстаешься с городскими привычками — и становишься почти крестьянином. Прежде мы спали, сколько хотели, а теперь сколько возможно. Поднимались вместе с солнцем. Когда оно клонилось к закату, мы отправлялись домой.

Не забыли, как мой друг определил счастье? Как настоящее без примеси прошлого и будущего. Мы жили так. Не отвлекались от текущих дел. Если только мелькает: «Как там Иосиф?» — и вдали возникнет его фигура. В эту минуту поле становилось бесконечным. Соединялось на горизонте с кибуцем Дгания.

Оставалось уговорить жену. Объяснить ей, что Трумпельдор для меня — персонаж. Можно ли разлучать героя и автора? Еще я утверждал, что его жизнь — вроде как произведение. Имею ли я право пропустить кульминацию? Тот самый момент, когда сюжет подошел к горячей точке.

Анна терпела ровно до этого объяснения. Затем она не выдержала.

— Больше всего ты любишь не меня и не его, — говорила она, — а то, что ты хочешь написать. Если не будет этих страниц, читатель ничего не заметит. Кстати, надо еще, чтобы он был, этот читатель. Может случиться, что твои труды залягут в стол.

Так можно лишиться всего, — мучила она меня. — Нет, Иосиф никуда не денется, а мы с сыном исчезнем. Предположим, узнал ты о его достижениях, а возвращаться некуда. У нас своя жизнь, и в ней для тебя нет места.

Зря она так. Знает, куда ударить больней. К этому времени наш сын стал совсем большой. Болтал не хуже депутата Думы. Может, не все буквы выговаривал, но эти тоже не стараются. Лучше всего он произносил «папа». Казалось бы, мне следует развить успех, но я его обманул. Обещал скоро вернуться, а приехал через год.

Чтобы не отвлекаться, пропущу дорогу и первую встречу. Это уж очень личное. Поговорим о впечатлении в целом. О том, что Палестина — желтая, серая и зеленая. В эту палитру отлично вписывался мой друг. Когда я вспоминаю эти края, то сначала вижу его.

В Дгании не потерпели бы праздного гостя, и я сразу включился. Что ж, не привыкать. После Минска ничто не страшно. Правда, здесь немного иначе. Буквально все начинается с разговоров.

Когда я захотел посадить турнепс, то по этому поводу собрался кибуц в полном составе. Помню, самый расположенный спрашивает: это что за чудо такое? Думаете, наши коровы будут довольны?

Больше всего мне помогал не фермерский, а порт-артурский опыт. Ведь тут тоже шла война — правда, совсем не такая, как с японцами. В Палестине убивали исподтишка. Увидят поселянина за плугом — и возьмут на мушку. Затем смотрят из-за деревьев, как тот оседает на землю.

Наш Однорукий ничуть не изменился. Как на прошлой, так и на этой войне к пулям он относится несерьезно. Почти как к осам. Мол, жужжите, жужжите! Немного неприятно, но при чем тут я? Я его просил быть осторожней, а он говорил: еще когда придет моя очередь, а пока можно об этом не думать.

Палестина — такое же лекарство от амбиций, как ферма под Минском. Поднимаешься рано и трудишься допоздна. Как вы понимаете, никакого пафоса. Вообразите, мы смеялись. На сон времени не было, а на шутки его хватало всегда.

В Дгании выходил юмористический журнал. Его читали те, кто работал в поле, и те, кто отвечал за оборону. Нельзя постоянно пахать землю или ходить строем. Что ж, это поправимо. Набиваешь рот смехом, и всякое занятие становится в радость.

Начнем с названия. Больно оно удивительное. Не «Родина», не «Звезда», а «Идиот». Другие издания характеризуют себя наилучшим образом, а это не выбирает выражений.

Вообще-то следовало писать «Едиот», что значит «Вести», но редакция чуть уточнила. Получилось ближе к сути. Помните Дон Кихота? Глаза горят, впереди не то великаны, не то ветряные мельницы. Кстати, выглядело издание соответственно. Ни большого тиража, ни красивой обложки. Бумага только самой себе казалась белой. Сразу вспоминался таз вместо щита и палка вместо копья.

Известно, что за скромным видом порой скрыта гордыня. Под названием было написано: «Мы не молчим». Это значило: ничто не мешает нам чувствовать себя свободными. Обмениваться мнениями. Ехидничать. Брать на мушку не только противника, но и друг друга.

Многие «идиотские» шуточки сейчас не смешат. Слишком много прошло лет, и забылся повод. А смех без причины — сами знаете что. Впрочем, главный посыл помнится. Свобода! Ругай кого хочешь — хоть товарищей, хоть начальство! Если прежде нам все запрещалось, то от новых возможностей могла закружиться голова.

«От редакции

Хавей-р-р-им [7] Хавейрим — товарищи (иврит). , мы не молчим. Мы не молчим, мы не молчим, мы не молчим. Мы долго молчали, но больше мы не можем. И вот теперь наконец наподобие того, как после 3-й чашки кофе мы облегченно приступаем к 4-й, мы с облегчением приступили к изданию сего органа, ибо получили возможность высказаться».

Это мы насмешничали. Мол, разве это критика? Критика — это когда дубинкой по голове, а мы действуем мягко. Вроде как автор похлопывает по плечу читателя и весело произносит: «Эйн давар».

Возможно, это писал не Иосиф, но идея его. Легче, еще легче! Больше всего мы боялись пафоса. На собраниях не внимали оратору, а шумели. Хотя бы потому, что в тишине и сосредоточенности есть нечто больно серьезное.

Все это описано в пьеске: «Моцарт и Сальери, или Хасин и Гальперин». Не буду обременять вас рассказом о том, кто такие Хасин и Гальперин, а первых двух представлять не надо. Главная фраза в тексте: «Знаменитый чемпион города Феодосии одной рукой выжимает мокрое полотенце». Это значит, что все относительно. Вроде чемпион, а результата столько, сколько от наших собраний.

«Участвующие лица

Хасин

Гальперин без бороды

Действие происходит в Палестине в наши дни.

Занавес поднимается. Сцена представляет собой столовую во время обеда. За столом земства сидит подрывная команда в полном составе. На столе земские кружки.

Гальперин (издали): Товарищи.

Хор: Долой. У. у. у.

Хасин: Товарищи.

Хор: Просим Хасина, просим, браво.

Гальперин: Товарищи, мы не можем.

Хор: Э-э-э. Долой! (Свист, стук.)

Хасин: Товарищи, мы не можем.

Хор: Браво, Хасин! О-о-о.

Гальперин (в голосе слышны слезы): Знаменитый чемпион.

Хор: М-м-м-м! Молчи, долой!

Хасин: Знаменитый чемпион города Феодосии одной рукой выжимает мокрое полотенце.

Хор: Браво! А-а-а. Хасин, браво! (Довольный смех и радостные восклицания.)

Гальперин пытается что-то сказать, но ему не дают дружным криком: „Э-э-э“, и он, плача, замолкает.