Антон Шиндлинг - Кайзеры

Историческое значение этих документов состоит не в оригинальности отраженных в них идей — существует немало подобных «зерцал княжеских добродетелей», причем многие из них выполнены в куда более изящной литературной форме (достаточно вспомнить Эразма Роттердамского) и наполнены более значимым философским содержанием (вспомним хотя бы Липсиуса). Интересующие пас документы но сути своей являются своеобразными «техническими инструкциями», и значение их состоит в их фактическом содержании.

Определяющими элементами этой идеальной модели габсбургского князя являются три момента, причем первый из них вытекает из фигуры умолчания (е silencio): в обоих документах отсутствует упоминание о таких фундаментальных понятиях политики того времени, как «государственный интерес», «император» или «император и империя». Отсутствие этих понятий носит тотальный характер — они не только не упоминаются напрямую, отсутствуют даже косвенные намеки на вещи или явления, которые могут быть поставлены в какое-либо соответствие с этими понятиями. Здесь их попросту нет.

Весь комплекс вопросов, связанных с ratio status (государственным интересом), выводится, таким образом, за скобки, и оба «зерцала княжеских добродетелей» остаются в пределах традиционной морали для нормальных жизненных ситуаций. «Нештатные» ситуации, в которых такие правила могут оказаться неприменимыми, здесь не рассматриваются. Если верить этим документам, то между повседневной и политической моралью не существует противоречий, которые следовало бы примирять, апеллируя к raggione di stato (государственному интересу). Это не означает, что авторы документов вообще отрицают существование различий между государственно-политическим и индивидуально-личностным, наоборот, Лихтенштейн подчеркивает, что князь как частное лицо не вправе претендовать на какую-то особую мораль. Князь обязан избегать всех «пороков; будь то невоздержанность [или] распущенность», в том числе и но причине своего особого общественного положения, ибо пороки вредят «личной репутации правителя». Но, но мнению Лихтенштейна, существуют и иные, собственно «политические» пороки — vitia «in regimme». К таким порокам «proprie in regnantis officium peccirn» (которые могут проявиться только у правящего государя) Лихтенштейн относит «iniustitia (несправедливость), nimia indulgcntia (всепрощенчество) и tyrannis (тирания)». Нравственность, таким образом, является совершенно обязательной для князя и как для частного лица, и как для правителя. Следовательно, сама постановка вопроса о каком-то особом государственном интересе является ошибочной. Здесь умолчание эквивалентно отрицанию. Но как же оценить тот факт, что в этих текстах отсутствует программа собственно для императора и проблема взаимоотношений между императором и империей не упомянута ни одним словом, несмотря на то, что эти вопросы и в 1632, и в 1648 году имели первостепенную политическую важность? Было бы анахронизмом предположить, что австрийские государственные деятели уже тогда полностью игнорировали империю и императорские функции своего монарха. Скорее всего, эти документы имеют иное целевое назначение — их темой является не конкретная политика, а общие проблемы, обязанности и воспитание монарха. Если подходить к ним именно с этой точки зрения, то вывод за скобки имперской политики становится вполне объяснимым. В этих документах точно так же не упоминается Венгрия, хотя положение венгерского короля было столь же спорным, как и положение императора. Но вряд ли кто-либо заподозрит венский двор в отсутствии интереса к венгерским делам.

Вторым принципиальным моментом, общим для обеих памятных записок, является проблема «princeps Christianus» (христианского монарха) — выражение, характерное для трудов гуманистов того времени. Этот принцип утверждается здесь без всяких «по» и «если». Исходным и краеугольным моментом существования монарха является его связь с Богом, и в полном соответствии с этим принципом первым и главным долгом князя из династии Габсбургов считается защита католической церкви и забота о ней. «Прежде всего совершенно необходимо (necesse est)», чтобы князь ни на минуту не забывал о Боге, от которого он получил свою власть, чтобы он не совершал ничего противного заповедям Господним, чтобы он никогда не противился Божьей воле. Так звучит пункт 1 памятной записки от 1632 года. Поэтому молитва должна предшествовать принятию князем своих полномочий, и позже, в особенности в трудных ситуациях, князь обязан целенаправленно (specialiter) вручать себя руце Божьей и полагаться на молитвы и жертвы благочестивых людей и служителей церкви. В 1645 году, находясь в почти безнадежной военно-политической ситуации, когда Креме, Корнойбург и дунайские укрепления уже находились в руках шведов, Фердинанд III утвердил план строительства колонны св. Марии в Вене, что находится в полном соответствии с этим принципом. Этот поступок императора прославляет Боккабелли в некрологе, написанном в 1657 году, а воспитатель Иосифа I Вагнер фон Вагенфельс даже в 1691 году полагал, что именно в этом заключается тайна успешной (!) политики Фердинанда III в Тридцатилетней войне.

Логический вывод из такой связи с Богом звучит так: «Хороший князь прежде всего остального должен направить свое внимание на то, чтобы способствовать культу и чествованию Бога. Поэтому он должен тщательно следить за тем, чтобы католическая религия там, где она есть, оставалась неприкосновенной, все более процветала, и не допускать проникновения какой бы то ни было ереси. Там же, где она отсутствует, он должен стремиться к тому, чтобы ввести ее открытым, тайным или каким-либо иным способом и таким образом объединить вверенных ему овец в единое стадо под руководство единого пастыря». Это — ясная программа католической реформы в условиях конфессиональной эпохи, и эта программа, само собой разумеется, не подлежит обсуждению. В этом пункте Лихтенштейн также лапидарен: «Хорошее правление» правящего монарха означает для него «1. Почитание Бога и cultum». Он поясняет это так: «Первое достигается за счет предоставления привилегий святой католической религии, искоренения некатолической, назначения хороших священников и удаления непокорных». Обязанность проведения контрреформации предполагает в качестве крайнего средства ills expellendi (право изгнания), и это сформулировано не теоретически и абстрактно, а в качестве практического программного требования. Перед нами четкое и ясное описание цели и средства, то есть целостная концепция.

Однако этой концепции не присущи свойства прямого и безоговорочного императива, она не претендует на безусловный приоритет при проведении практических действий, и это приводит пас к третьему принципиальному моменту обоих программных документов. Так, в памятной записке 1632 года сказано: «Однако в этом деле весьма необходимо уметь делать различия (discretio), дабы в столь сложном предприятии, касающемся совести и спасения души, не было совершено ни слишком много, ни слишком мало». Ни слишком много, ни слишком мало — вот путеводная нить политического действия. Князь из династии Габсбургов должен быть человеком центра, по как же узнать, где именно между крайностями «слишком много» и «слишком мало» лежит разумная середина? На этот вопрос памятная записка отвечает так: князь и его советники должны с Божьей помощью использовать те средства, которые допускают время и обстоятельства. Итак, предпринимая конкретные действия, следует руководствоваться временем (tempus) и обстоятельствами (rerum status). Такой подход обеспечивает князю достаточное пространство для свободного принятия решений также и в конфессиональной политике. Аналогично трактует этот пункт и Лихтенштейн, когда при «удалении непокорных» рекомендует проводить «тщательную дифференциацию» (discretio). Это следует понимать так; изгнание может привести к результатам, противоположным желаемым, отказ от крайних мер повышает шансы на обращение непокорных. Установление же опеки над имуществом оставляет князю больше пространства для маневра при проведении конфессионально-политических мероприятий.