Антон Шиндлинг - Кайзеры

В этой инструкции император уже не исходит из необходимости первым делом объединиться с субъектами империи, он даже готов не вести сепаратных переговоров с коронами, я хочет лишь «как можно скорее покончить дело» с обеими иностранными державами. Для этого император готов пойти на весьма существенные уступки, перечисленные в восьми пунктах, причем эти уступки далеко превышают то, что императору действительно пришлось отдать в 1648 году. Об этом Траутмансдорф в 1649 году написал императору подробнейший отчет с приложением подтверждающих документов: ему удалось в части территориальных уступок, отказа от императорских прав и денежных компенсаций сохранить многое из того, что император счел возможным отдать в октябре 1645 года. Эта заслуга была безоговорочно признана Фердинандом III, он писал своему обергофмейстеру так: «Ваша громадная услуга мне, империи и моему дому доставила мне огромное удовлетворение, ибо Вы совершили чрезвычайно много сверх того, что было поручено Вам в секретных инструкциях и полномочиях». Из этого ответа, написанного императором собственноручно, следует, таким образом, что он интерпретировал Вестфальский мир не как небывалое поражение, а даже как определенный успех, позволивший предотвратить наиболее тяжкие последствия. Этим успехом он был обязан опыту и дипломатическому искусству человека, безоговорочно преданного ему, начиная с 1633 года, который с конца 1645 до середины 1647 года, будучи главой делегации императора на Вестфальском мирном конгрессе, вел переговоры о территориальных уступках Франции и Швеции и был автором изменений конституционного порядка в империи, введенных в силу в 1648 году. Император не забыл о том, что в 1645 году он был готов заплатить за мир куда большую цену, чем та, которая от него в действительности потребовалась. Однако в отношении межгабсбургской политики Вестфальские мирные трактаты содержат такую уступку императора, которая в инструкции Траутмансдорфу самым решительным образом отвергалась, а именно: обязательство императора соблюдать нейтралитет во франко-испанской войне и запрет на оказание помощи Бургундскому имперскому округу. Это было нечто совершенно неслыханное с точки зрения конституционного права империи, традиций семьи Габсбургов и соображений династической политики. В своем отчете Траутмансдорф написал об этом с формальной точки зрения правильно, но с точки зрения конкретного содержания несколько приукрашено: «На протяжении всего времени моего пребывания в Мюнстере и участия в работе над этими трактатами Испания постоянно присутствовала и не шла ни на какие сепаратные действия».

Автор этого документа, равно как и его читатель, разумеется, знали, что «участие» Испании в Мюнстерских трактатах вплоть до октября 1648 года было следствием требования императора, которое Франция никогда не признавала для себя обязательным. Столь же хорошо им было известно, что осенью 1648 года Траутмансдорф советовал императору совершить немыслимое — подписать документы без испанского кузена и принять пункт, запрещающий участие в испанских делах и помощь Бургундии. Фердинанд III последовал этому совету. Подпись императорского посла под Instrumentum Paris Monasteriense документально подтвердила перед всем миром разделение domus Austriaca. Как же обосновал император подобное решение?

Все аргументы «за» и «против» этого решения содержатся в подробной памятной записке, составленной комитетом из пяти членов Тайного совета под председательством Траутмансдорфа 14 сентября 1648 года. В этом документе, лишенном всякой патетики и исполненном беспощадной и трезвой логики, на основе анализа военно-политического положения делается следующий вывод: в данном конкретном случае какая-либо лучшая альтернатива отсутствует. Любое иное решение было бы еще хуже и для династии в целом, и для императора, и для Испании (Ruppert, Wiener Archivalien). Выдвинув антииспанские требования, Франция смогла перетянуть на свою сторону всю империю, включая Баварию и Кельи, последних союзников императора. Из этого и следовало исходить. Император мог лишь сказать «да» или «нет» мирному договору. Если он не подписывал договор, то оставался в одиночестве: «В этом случае Вы проиграете: потеряны будут не только эти земли [наследные австрийские владения], но и престол императора et omnis spes successionis (со всеми вытекающими отсюда последствиями), чем… испанской короне будет оказана лишь плохая услуга, а на Ваше величество и на Ваших потомков ляжет irreparabile damnum (вечное проклятие)». Юридически император не имеет по отношению к Испании никаких обязательств, «никакого иного обязательства… кроме interesse commune domus et nexum sanguinis (общих интересов семьи и кровных связей), и Ваше величество последует этому обязательству в том, что не совершит и не позволит совершить ничего такого, что бы принесло Вам или Испании больше вреда, чем пользы». С этой точки зрения, то есть с точки зрения интересов собственно габсбургских государств, Вестфальский мир должен быть оценен весьма положительно. «Pro praesenti statu (с учетом сложившегося положения вещей)» этот мир «не является ни плохим, ни позорным», это «вполне приемлемый мир»: этот мир закрепил перераспределение собственности в Богемии после 1620 года и провозгласил его irrevicabilis (не подлежащим пересмотру), он узаконил конституционное устройство Богемии, введенное в 1627 году, и окончательно освободил Верхнюю Австрию от тринадцатимиллионной баварской ипотеки. Это были зримые преимущества, которыми стоило дорожить, даже «sine utilitate Hispanica» (без учета испанских интересов).

В конечном счете, император согласился с Мюнстерским мирным договором, исходя из выгоды собственного государства и собственной ветви династии. Эти соображения заставили его вопреки собственной воле и собственным чувствам подписать пункты, касавшиеся Испании. Он делал ставку на будущее. Мир сделает его сильнее, а там будет видно. «Время даст в руки Вашего величества те средства, которые позволят оказать действенную (cum efficacia) помощь Испании», — говорится в экспертном заключении от 14 сентября. Но разве этот договор юридически не связывал руки императору? Тайные советники уделили внимание и этому аргументу и тут же высказали идеи о том, как в дальнейшем можно будет нужным образом интерпретировать и обойти соответствующие пункты, причем сделали это в духе «макиавеллизма высшей пробы» (Ruppert, 353). Я не считаю возможным присоединиться к такой оценке, но несомненно то, что ими при этом двигали (по меньшей мере, чисто теоретически) побуждения, находящиеся на грани общепринятой морали. В 1648 году никто в Вене не собирался рассматривать запрет на помощь Испании как нечто обязательное в долговременном плане. Уже в 1656 году императорская армия была направлена в Милан. Когда во время выборов императора в 1657/58 годах французская дипломатия попыталась обвинить венский двор в вероломстве, австрийские дипломаты очень неплохо защищались от этих обвинений, прибегая как к историческим, так и к метаисторическим аргументам. При этом австрийцы напирали на то, что на мирном конгрессе не был и не мог был быть вынесен абсолютный запрет на помощь Испании. Тот факт, что Фердинанд III все же заключил Весьфальский мир, на какое-то время омрачил его отношения с Мадридом, но время это было весьма коротким.