Михаил Вострышев - Москва и Россия в эпоху Петра I

Дом Петра I в Санкт-Петербурге

Нестройный, однообразно шлепающий шум солдатских шагов как-то странно гармонировал с пустынным однообразием степи, не внося оживления в нее и как будто не нарушая ее мертвой тишины, царствующей кругом. Серая пыль тяжело и невысоко поднималась из-под ног и садилась на истомленные и суровые солдатские лица, на их темно-зеленые потертые мундиры, на короткие штаны и чулки, и всему давала серый однообразный колорит.

Сзади скрипело несколько телег полкового обоза, поднимая густую и тяжелую пыль, которая долго потом стояла в воздухе, медленно и словно нехотя опускаясь на дорогу.

Далеко впереди ехал командир полка, полковник князь Юрий Владимирович Долгорукий, в сопровождении пяти казачьих старшин и десяти офицеров. Князь сидел верхом на высокой карей лошади, вспотевшей и низко державшей шею. Он был невысокий полный человек лет сорока с небольшим. Широкое, сытое, несколько обрюзгшее его лицо с толстым, коротким и красноватым носом, с крупными бритыми губами и двойным сизым подбородком было некрасиво и жестко.

Рядом с ним ехал на рыжей степной лошади старшина Ефрем Петров – красивый казак лет пятидесяти, с широкой светло-русой бородой, в серой папахе и в красном кармазинном казачьем кафтане. Он помахивал своей дорогой плеткой с ручкой, окованной серебром, и глядел кругом, беззаботно и весело посвистывая.

– А что, скоро Шульгин? – спросил князь у Ефрема Петрова, доставая из кармана трубку.

– Теперича скоро. Вон энтот пригорок перевалим, как раз и станицу увидим.

– Григорий Машлыкин! – широко улыбаясь и растягивая бритые и сизые губы, крикнул князь старшине, ехавшему на серой круглой лошадке немного в стороне от дороги.

Старшина в огромной куньей шапке с алым верхом обернул к нему свое сухое бронзовое лицо с острым ястребиным носом и с серой узенькой бородкой.

– Покурим, что ли?.. А? – сказал Долгорукий.

– Кури, кури, государь мой! Как-то ты на том свете закуришь, погляжу я…

– Эх, ты! – шутливо воскликнул князь, закуривая трубку. – Тоже законник, а не знает, что сам преподобный Гавриил табак курил.

– Тьфу!

Князь залился громким раскатистым хохотом, довольный сколько собственной остротой, столько и раздражением Григория Машлыкина, человека старого завета, упрекавшего князя и офицеров за брадобритие и за табак и развлекавшего всех своей желчной ворчливостью.

– А вон и Шульгинская станица, – сказал Ефрем Петров, когда они въехали на пригорок.

В полуверсте, под самой горой блестела узкая речка Айдарь, и около нее столпились в кучку небольшие, крытые камышом, кугой и лубом курени Шульгинского казачьего городка, окруженного высоким тыном с двумя раскатами. Зеленая кайма верб с трех сторон обходила станицу и сливалась с синеватой полосой леса, который протянулся далеко по берегам речки и за речкой.

– Куда прешь?! Куда прешь, черт мазаный?! – резко крикнул капрал на хохла, который, пропустив мимо себя начальников, хотел переехать дорогу с двумя возами сена наперерез полку.

Хохол, испугавшись грозного капрала, остановил быков и начал осаживать их назад, с удивлением и опасением оглядываясь на подходивших солдат. Сердитый капрал, проходя мимо, погрозил ему багинетом.

– А что за речка, милый человек? – мягким тенорком спросил сухощавый и сутуловатый солдат, встряхнув ранец на плечах.

– Хайдар, – хриплым голосом отвечал хохол.

– Ишь ты, – сказал солдат с некоторым удивлением и крикнул, возвысив свой тонкий голос: – Скоробогатов!

– Я за него, – отвечал откуда-то из рядов густой бас.

– Готовься кашу есть!

– А что?

– А зараз привал будет.

– Жди, коли будет… Верст тридцать еще обломаем…

– Держись, мазница! – крикнул какой-то веселый солдат, нацелившись ружьем на хохла.

– Солдат – сип содрат! – прохрипел хохол.

– А ты галушкой подавился!

– А у вас рубахи из портов!

Подъехав к тыну, окружавшему станицу, князь Долгорукий приказал сделать привал, а сам со старшинами въехал в Шульгинский городок.

Станица была небольшая, около ста дворов. Одна узкая и кривая улица кружила по ней, разветвляясь на несколько проулков и пустырей. Сосновые курени и простые мазанки, выбеленные белой глиной, стояли тесно друг к другу. Дворы были огорожены невысокими плетнями; на улицу же выходили и сараи, обмазанные глиной. Из-за плетней около некоторых хат приветливо выглядывал вишневый садик. Перед маленькими подслеповатыми окошками, в которых стекла блестели всеми цветами радуги, почти везде торчали и пестрели цветки – розовые, голубые и белые вьюны, кначки и алые «зори».

Никого не было видно на улице, когда князь с Ефремом Петровым подъехали к запертой станичной избе. Лишь ребятишки бегали на майдане и играли в городки. Какая-то старуха в красном платочке, повязанном так, что его издали можно было принять за кичку, выглянула из соседнего двора и скрылась опять.

– Где же у них народ? – спросил князь.

Ефрем Петров, глядя по сторонам и, по обыкновению, насвистывая что-то, подъехал к плетню того двора, из которого выглядывала старуха.

– Бабушка! А, бабушка! Глянь-ка сюды! – приподнявшись на стременах и опираясь с лошади руками на плетень, крикнул он.

Со двора никто не откликнулся.

– Да ты не бойся, родимушка! Поди-ка ко мне! Где у вас атаман тут живет?

Старуха долго еще не показывалась, но, наконец, решилась подойти к воротам и недоверчиво посмотрела на незнакомых всадников. Долгорукий в своей шляпе с плюмажем и большой пуговицей, его бритое лицо и длинные прямые волосы внушили старухе, по-видимому, большое сомнение относительно благонадежности обоих приезжих. Ефрем повторил свой вопрос.

– А вон!.. – сказала басом старуха, указывая на белый курень, стоявший на другой стороне майдана. – Вон парнишка-то его бегает… Минка! – крикнула она своим могучим голосом. – Поди-ка отца позови!

Старуха ушла. Князь слез с лошади и сел на рундук у станичной избы. Минка скоро вернулся назад, атамана не оказалось – ушел за рыбой.

– Сгинул народ! – с досадой сказал Ефрем Петров и послал Минку за есаулом.

Через полчаса к станичной избе пришел высокий, с узкой рыжей бородой казак в черной старой черкеске и в чириках. Он снял папаху и, поклонившись коротким поклоном, сказал:

– Доброго здравия, атаманы-молодцы!

– Здорово, – мельком взглянув на него, сказал небрежно князь. – Ты есаул?

– Он самый.

– А атаман где?

– На рыбальстве.

– Ловится рыбка-то? – спросил Ефрем.

– Да разно… Глядя по погоде, – отвечал есаул. – Под ущерб месяца так вовсе плохо идет.