Евгений Наконечный - «Шоа» во Львове

Как упоминалось, львовяне тогда плохо понимали русский язык. Называли его «какаючим». Когда на этом языке выступал военный, слушатели вежливо молчали, но только по-русски выступать начинал гражданский, как неудовлетворенная аудитория протестуя шумела: «Не понимаем! Говорите с нами на польском или на украинском!»

Сам митинг делился на две части: политическую и художественную. В нудной политической части без конца повторялись те же самые призывы и лозунги в различных вариантах. Начинался митинг с осуждения проклятого капиталистического прошлого под выкрики «Позор Пилсудскому!», а заканчивался пламенным призывом «Да здравствует наш отец Сталин!». Ораторы в нужном месте первыми начинали аплодировать, вынуждая аудиторию повторять аплодисменты за ними. В художественной части, кроме профессиональных, нередко выступали и самодеятельные артисты. Вокальные номера чередовались с поэзией или, как это еще называли, художественной читкой. В репертуаре самодеятельных артистов неизменной популярностью пользовалась «Старая сказка» Леси Украинки. Отрывки из этой поэмы декламировали на каждом митинге. Ударение делалось на таких «грязных» строках:

Намек был прозрачным. Чекистский террор уже показал свои когти и вскоре собирался схватить город за горло.

В завершение митинга председательствующий, по установившемуся ритуалу, обращался к публике: «Есть ли какие вопросы?». Однажды я был свидетелем, когда не очень трезвый каменщик из девятого дома нашей улицы сказал, что у него есть вопрос, но не с места, а с трибуны. Его любезно пригласили туда. Он взобрался на трибуну и громким голосом спросил:

— Скажите, когда вас, наконец, «шляк трафыть»?

Свой вопрос каменщик произнес на польском языке. Председательствующий, приезжий восточник, не понял эту галицийскую идиому, которая происходит от немецкого (ein) schlagen — ударить, бить, тут в понимании «Когда вы исчезните?» По требованию председательствующего каменщик снова повторил вопрос под общий смех аудитории. Кто-то из президиума тихонько объяснил смысл фразы. Председательствующий опомнился и сообщил, что каменщик очень пьяный и быстро распорядился, чтобы милиционеры стянули его с трибуны. Больше никто несчастного каменщика не видел.

В общественных местах Львова, на стенах высоких домов появились огромные портреты Сталина, Ленина и поменьше — иных коммунистических «вождей» — небожителей из Политбюро, среди которых, кстати, не было ни одного украинца или поляка, но был украинский еврей Лазарь Каганович. Всего вождей вместе со Сталиным было девять: Андреев, Ворошилов, Жданов, Калинин, Микоян, Молотов, Хрущев. Везде были развешены транспаранты с серпом и молотом, звездой и надписями типа: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» или «Да здравствует Сталинская Конституция!». Львовяне привыкли не обращать на них внимание. Но один из транспарантов вызывал у поляков дикую ярость. На нем было написано: «Да здравствует старинный украинский Львов!».

Смена власти в городе ощущается больнее, чем в деревне. Внезапно все многочисленные высокооплачиваемые престижные административные должности районного и областного уровня, а также должности в армии, полиции, судоустройстве, школах, образовании, культуре, руководящие должности в торгово-банковской сфере, в системе связи, на производстве стали для поляков недоступными. Им оставались рабочие места возле станков, на строительстве, в санитарно-очистных заведениях города, то есть в социальном плане поляков сравняли с украинцами. До поры, до времени сохраняла свои должности только польская «трудовая интеллигенция». Но доминирующие позиции удержать она долго не смогла.

Чтобы перетянуть на свою сторону «единокровных братьев», о которых говорил Молотов, проводилась поверхностная украинизация. В правительственных учреждениях Львова впервые зазвучал украинский язык, радио тоже заговорило по-украински. Стали наполовину украиноязычными театры. Но настоящим реальным шагом в прекращении вековой полонизации Галиции стал стихийный массовый переход школ на украинский язык. Всего за несколько месяцев количество украинских школ выросло с 371 до 5 536. Также возросло количество еврейских школ — с 23 до 103. Из 7000 западноукраинских школ в 1940 год польскими оставалось 984 школы. Пропорция 1 к 7 в основном соответствовала действительному количественному соотношению польского и украинского населения. Если еще добавить украинские этнические земли, которые очутились тогда у немцев за Сяном (Лемковщина, Засяння, Холмщина), то соотношение не в пользу поляков будет еще больше. Вот какого скромного результата достигли поляки за шестьсот лет политики всесторонней полонизации. Национальный состав Галиции накануне войны был следующим: украинцы — 4 257 тысяч (73,2 %), поляки — 984 тысячи (16,2 %), из них 73 тысячи колонистов 1920–1930 годов, и 570 тысяч (9,9 %) евреев. Кроме того, 49 тысяч (0,8 %) приходилось на немцев и других. Русские в предвоенной Галиции в статистике не значились. Чтобы понять дальнейший ход событий стоит эти цифры запомнить.

Галицкие евреи отнеслись к украинизации спокойно, хотя были сторонниками немецкой и польской культуры. Мусе Штарк, который любил почти каждый день приходить на беседы к моему отцу (по его понятию — общаться с пролетарием), попробовал перейти на украинский разговорный язык. На этом же языке Мусе принялся преподавать в университете, где сразу получил должность. Раньше евреям было тяжело получить должность в университете, а украинцам — невозможно. Львовский университет им. Яна Казимира (в период Австро-Венгрии — им. Франца І) переименовали в университет им. Ивана Франко. Как всегда, польская профессура всеми силами пыталась противостоять украинизации высших школ, в частности университета. Единственным аргументом у них было то обстоятельство, к которому они сами приложили руки, что на украинском языке, как негосударственном, не существовало учебно-научной литературы. В свою очередь, эта литература, не пользовалась бы спросом, поскольку нет украинских высших учебных заведений. Этим лукавым софистическим аргументом российские украинофобы широко пользуются и поныне. Необходимо подчеркнуть, что поверхностная большевистская украинизация существенно не изменила разговорный режим города. За весь период войны Львов сохранял польскоязычный разговорный характер. На польском львовяне общались на улице, в транспорте, на почте и в иных местах.