Валерий Сойфер - Сталин и мошенники в науке

"Но когда на трибуну выходит акад. Кольцов и защищает свои фашистские бредни, то разве тут место "толерантности", разве мы не обязаны сказать, что это прямая контрреволюция" (14).

Составители отчета о прошедшем партактиве получили возможность, благодаря таким речам, выписывать такие строки:

"Негодование актива по поводу выступлений акад. Кольцова, пытавшегося защитить реакционные, фашистские установки, ив полной мере сказались и в последующих выступлениях участников собрания и в принятой активом резолюции" (15).

Участники собрания проголосовали за включение в резолюцию их митинга требования к Кольцову отказаться от "евгенических учений явно фашистского порядка" (16).

12 апреля 1937 года центральную часть выступления Яковлева в Сельхозгизе напечатала "Правда" (17). Высокий партийный деятель обвинил генетиков в том, что они якобы "в своих политических целях осуществляют фашистское применение "законов" этой науки", что они "мракобесы и неучи" и "выступают против дарвинизма". Фашиствующим был назван Кольцов.

В тот же день, когда статья Яковлева вышла в "Правде", в "Соцземледелии" была напечатана статья Презента и А. А. Нуринова (18), в которой были повторены выпады в адрес генетики и дана ссылка на яковлевскую статью (значит, Презент и Нуринов заранее получили текст статьи и руководящие указания относительно того, как действовать; кампания была хорошо спланирована). Авторы прибегли к базарной брани: "Когда-то в библейские времена, валаамова ослица заговорила человеческим языком, а вот в наши дни кольцовская пророчица показала, что можно делать и наоборот" и пугали Кольцова скорой расправой {48} :

"В эпоху Сталинской Конституции, в век доподлинной демократии трудящихся… мы обязаны потребовать от научных работников ясного и недвусмысленного ответа, с кем они идут, какая идеология ими руководит?… Никто из наших ученых не имеет права забывать, что вредители и диверсанты, троцкистские агенты международного фашизма будут пытаться использовать всякую щель, всякое проявление нашей беспечности в какой бы то ни было области, в том числе не в последнюю очередь в области науки".

Та же газета 18 апреля еще раз вернулась к теме враждебности генетики социалистическому сельскому хозяйству, показывая что советская печать получила приказ ополчиться на генетику:

"Если бы генетические концепции были приняты, они могли бы принести неизмеримо больший вред, тормозя и направляя по ложному пути работу не единичных ученых, как это было в прошлом, а целой армии профессиональных исследователей и еще большего коллектива новых активнейших работников науки из числа лучших представителей колхозно-совхозного актива. Но этого мало. Это только цветики. Ягодки не заставили бы ждать себя. В таком случае была бы подведена "научная биологическая база" под человеконенавистничество. Ах, как пригодились бы фашизму такие ягодки!" (20).

К "фашисту" Кольцову был добавлен Мёллер. Автор называл обоих "антимичуринцами" и "генорыцарями" и писал: "Негодное оружие и порочные методы… применяли эти люди". Далее Кольцов, Серебровский и Мёллер были объединены заодно с развенчанным Бухариным (чтобы было понятно, что генетики дружат с заклятыми врагами Сталина). Им был противопоставлен Лысенко с его сторонниками:

"… многотысячный коллектив ученых и лучших представителей колхозно-совхозного актива во главе с акад. Лысенко решительно поставил вопрос о неправильности общепринятых воззрений о наследственной основе организмов" {49} .

В июне и июле 1937 года травля Кольцова в печати была продолжена (20). Tuj cнова назвали пособником фашистов. В одной из статей был задан провокационный вопрос: "Что же это за "законы", на которых так усердно настаивают "ученые" сатрапы Гитлера, на которых также настаивает и Н. К. Кольцов?" (21) и дан ответ: "… "ученые" рассуждения акад. Кольцова полностью оправдывают имперские войны". Было повторено с возмущением, что Кольцов не поддается исправлению, не посыпает голову пеплом и не испрашивает прощения (неподдающаяся слому позиция Кольцова, хранившего верность своим взглядам, озлобляла всех большевистских пропагандистов): "Ни от одного своего положения, разработанного им по данному вопросу, не только не отказался, но считает их правильными, как правилен закон движения земли вокруг солнца". Причем, если раньше его обвиняли в сочувствии фашистским извращениям, то теперь и это было перевернуто, утверждалось, что взгляды Кольцова "ничем не отличаются от стержневой части фашистской программы! И возникает справедливый вопрос, не положены ли в основы программы фашистов эти "научные труды" акад. Кольцова" (24). Вывод авторов статьи был определенным: "Советской науке не по пути с "учениями" Кольцова", и, более того:

"Борьба с формальной генетикой, возглавляемой Кольцовыми является непреложным условием пышного расцвета нашей биологической науки".

Наскоки не могли продолжаться вечно без последствий, но расправе с Кольцовым мешало одно обстоятельство: его институт подчинялся не Академии наук СССР и не ВАСХНИЛ, а Наркомздраву, где и прежний Нарком Семашко, и новый Нарком Каминский относились к директору с подобающим уважением (было известно, что Семашко был дружен с Кольцовым и его женой, также доктором наук, всю жизнь проработавшей вместе с мужем и глубоко уважаемой теми, кто её знал). Финансировался институт также органами здравоохранения, а в них его в обиду не давали. За арестом Каминского в июне 1937 года последовала передача кольцовского института в Академию наук СССР. Кольцов в январе 1938 года послал президенту АН СССР докладную записку с изложением задач института и его структуры. Он считал, что для сохранения достигнутого уровня исследований важны все основные подразделения, занимающиеся изучением клетки, цитологических основ наследственности и изменчивости и физиологии развития, и выражал уверенность, что "институт, конечно, сохранит свое прежнее наименование… под которым он работал в течение 21 года и которое подчеркивает экспериментальный характер и двойственность его проблематики: объединение теории эволюции с учением о клетке…" (25). Но ни программа института, ни его название не были сохранены. Академия наук оказалась мачехой для прославленного научного центра. Его структуру изменили, дали новое имя (Институт цитологии, гистологии и эмбриологии), а над директором стали сгущаться тучи.

В 1938 году на заседании Советского Правительства Молотов обвинил Академию наук СССР в неудовлетворительной работе, якобы не соответствующей задачам, поставленным партией и товарищем Сталиным. Было решено избрать в Академию послушных приказам сверху людей и развивать прикладные исследования. Для генетики было выделено одно место академика, и на него кандидатами были предложены генетик Кольцов и анти-генетик Лысенко. В январе 1939 года в "Правде" близкие к верхам академики Бах и Келлер и восемь примкнувших к ним молодых ученых, из которых шестеро были сотрудниками Вавиловского Института генетики, выступили с заявлением, что Кольцов и Л. С. Берг (выдающийся зоогеограф, эволюционист и путешественник) не могут быть избраны академиками. Их письмо так и было озаглавлено: "Лжеученым не место в Академии наук" (26). Кольцову — ученому, чье имя украсило бы навсегда Академию наук СССР, авторы снова инкриминировали фашистские взгляды, причем его фамилия в этой связи была повторена не раз. Трудно поверить, что вавиловские сотрудники поставили свои подписи под состряпанным против Кольцова пасквилем, не согласовав обвинения со своим директором. Ведь они знали, что между их шефом и Кольцовым отношения натянуты. Кстати, не прошло и двух лет, как некоторые из них пошли дальше — предали и генетику, и своего учителя Вавилова (особенно вызывающе Дозорцева, Косиков и Нуждин), перейдя целиком в услужение Лысенко.