Алексей Тепляков - Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920–1930-х годах

Однако даже в начале 1924 г. при подавлении басмаческого движения в Бухарской республике применялись именно публичные казни: так, на площади Регистана в Бухаре во внесудебном порядке были расстреляны четверо пособников, доставлявшие повстанцам оружие и боеприпасы.

Техника расстрелов (а нередко и сами казни) тщательно скрывались от общества. Печатно о них объявляли исходя из политической конъюнктуры; в газетах периода гражданской войны постоянно с целью устрашения печатали списки осуждённых контрреволюционеров, впоследствии объявляли о расстрелах после открытых процессов, в том числе по чисто уголовным делам. Но получить документы о казни близкого человека его родственники обычно не могли. В декабре 1925 г. прокурор Сибкрая П.Г. Алимов отвечал на запрос красноярской окружной прокуратуры: «Сообщаю, что объявлять о приговорах по внесудебной расправе при применении высшей меры наказания может, на основании имеющихся сведений, Прокуратура в устной форме, выдача же по этому поводу письменных справок не допускается».

3 февраля 1926 г. Алимов получил сообщение прокурорских работников из Иркутска о многочисленных заявлениях родственников осуждённых к расстрелу во внесудебном порядке, которые просили выдать соответствующие справки, чтобы получить развод, установить опеку, вернуть вещи... Несмотря на прокурорское указание, Иркутский губотдел ОГПУ «всячески уклонялся» от устного объявления решения о ВМН, направляя родственников расстрелянных в прокуратуру либо объявляя им, что осуждённый «отправлен в Соловки». (Фраза о «Соловках» была очевидной предшественницей знаменитой формулы «10 лет в дальних лагерях без права переписки».) Алимов написал: «Сделать указание». [3] Плеханов А.М. ВЧК-ОГПУ: Отечественные органы государственной безопасности в период новой экономической политики. 1921-1928. — М., 2006. С. 375, 369; Государственный архив Новосибирской области (ГАНО), ф. 1, оп. 1, д. 39, л. 286; ф. 20, оп. 2, д. 5, л. 2, д. 2, л. 171, 205. .

Ачинский окружной прокурор Г.Н. Митбрейт 7 марта 1927 г. запрашивал Сибкрайпрокуратуру, что делать с обращениями родственников расстрелянных в период кампании борьбы с бандитизмом. Он сообщал, что Ачинский окротдел ОГПУ, «ссылаясь на директиву... по линии ПП ОГПУ, указывает на то, что расстрелы, произведённые в кампанию по борьбе с бандитизмом, объявлению не подлежат вообще».

В ответ исполнявший обязанности Сибкрайпрокурора Пачколин 25 марта 1927 г. всем окружным прокурорам разослал указание объявлять родственникам о расстрелах их близких только устно, а выдачу свидетельств о смерти должны были взять на себя подотделы ЗАГС в окрадмотделах. 19 апреля того же года Пачколин разъяснял Ачинскому окрпрокурору, что «одежда расстрелянных родственникам их выдаче не подлежит». Правда, на следующий день Пачколин запросил прокуратуру при ОГПУ СССР о законности запрета выдавать родственникам вещи осуждённых к расстрелу. Через три недели из Москвы ответили, что вещи казнённых «подлежат возврату». Но эта норма не отличалась устойчивостью: 22 марта 1933 г. в г. Каинске (Куйбышеве) Запсибкрая комендант барабинского домзака А. Крышка и райпрокурор П.И. Гуселетов после казни осуждённого составили акт о том, что «старый полушубок, старая меховая шапка, зипун старый и старый пиджак, оставшиеся после расстрелянного [А.Ф.] Агапитова, переданы на хранение Барабинскому ИТУ».

Традиционная советская волокита приводила к тому, что ЗАГСы не получали справок о расстрелах от Центрального архивного управления НКВД и не могли отвечать на запросы граждан. В связи с этим летом 1927-го прокуратура при ОГПУ дала распоряжение местным органам ОГПУ самим выдавать ЗАГСам справки о приведении приговоров в исполнение. Но чекисты избегали сообщать прокуратуре какие-либо данные о своей деятельности. По словам минусинского окружного прокурора, во время кампании борьбы с бандитизмом окротдел ОГПУ отказал ему в предоставлении сведений о большинстве приговорённых за второе полугодие 1927 г. [4] ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 162, л. 145, 151, 184, 185, 187, 205, 207; ф. 1027, оп. 8, д. 23, л. 51; Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920-1930-е годы). — Новосибирск, 2004. С. 121.

Секреты расстрельной практики охранялись строго. В январе 1927 г. из Минусинского исправтруддома был досрочно освобождён Л.В. Петрожицкий, который, однако, вскоре оказался под следствием за антисоветскую пропаганду: властям стало известно о его рассказах о расстрелах осуждённых органами ОГПУ прямо в тюрьме. Это нарушало как тайну процедуры казни, так и правило, установленное прокуратурой в 1924-м о необходимости присутствия прокурора в момент расстрела осуждённого – «с целью наблюдения за правильностью его (приговора – А.Т. ) исполнения». 2 июля 1927 г. Сибпрокуратура обратилась к полпреду ОГПУ Л.М. Заковскому с просьбой наложить взыскания на виновных «в несоблюдении правил приведения приговоров в исполнение» и указать окротделам сообщать в местные прокуратуры о времени и месте расстрелов, чтобы прокурор мог присутствовать при казни [5] ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 109, л. 220, 450, 452. .

Массовые расстрелы, которые осуществлялись тройками в первой половине 1930-х гг., также были строго секретными. В июле 1937 г. приказ НКВД СССР № 00447, положивший начало «массовым операциям», особо предписывал сохранять полную секретность с вынесением и объявлением приговоров троек. В соответствии с директивой НКВД СССР № 424, подписанной М.П. Фриновским, лицам, осуждённым тройками и двойками, приговор не объявлялся – чтобы избежать возможного сопротивления, – и о расстреле они узнавали только на месте казни. (Неизвестно, существовала ли подобная директива в практике ЧК, но и в первые годы советской власти, и в начале 30-х годов осуждённых зачастую «ликвидировали», не сообщая им о приговоре: конечно, с той же целью – не допустить сопротивления.)

Наркомвнудел Татарской АССР А.М. Алемасов 25 августа 1937 г. отдал распоряжение начальнику Чистопольской опергруппы П.Е. Помялову расстрелять десятерых осуждённых. Алемасов особо указал, что объявлять осуждённым решение тройки не нужно. Это правило часто действовало и в отношении тех, кого судила военная юстиция – тайные приговоры к высшей мере наказания выездной сессии Военной коллегии Верхсуда СССР, вынесенные в Орле в августе 1938 г., маскировались словами председательствовавшего на заседаниях А.М. Орлова: «Приговор вам будет объявлен». В Новосибирске работники военного трибунала говорили обвиняемым, что приговор им будет объявлен в камере.

Специфическим образом в 1937-1938 гг. оформлялись приговоры на многих видных сотрудников НКВД, в том числе бывших. В их следственных делах отсутствуют как протоколы об окончании следствия, так и приговоры. Чекистов уничтожали в так называемом «особом порядке»: после утверждения Сталиным и ближайшими членами его окружения расстрельного приговора жертву без всякой судебной процедуры несколько дней спустя выдавали коменданту военной коллегии Верховного Суда СССР с предписанием расстрелять. Все эти предписания выполнялись от руки, что говорило об особой секретности данной категории расстрелов. В качестве основания для приведения в исполнение приговора в подшитой к делу справке давалась глухая сноска на некие том и лист. Когда исследователи получили в своё распоряжение 11 томов «сталинских списков», то оказалось, что номера томов и листов из справок полностью совпадают с номерами тех томов и листов данных списков, где значились фамилии осуждённых [6] Степанов А.Ф. Расстрел по лимиту. Из истории политических репрессий в ТАССР в годы «ежовщины». — Казань, 1999. С. 64, 30; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы в 5 тт. 1927-1939. — Т. 5. Кн. 1. 1937. — М., 2004. С. 604; Расстрельные списки. Москва, 1937-1941. — М., 2000. С. 495, 498; Архив УФСБ по Новосибирской области (НСО), д. п-4436, т. 2, л. 287-288. .