Сергей Кремлёв - Ленин в 1917 году

Так было в старой, царской России. Но и «временная» Россия в системном смысле отличалась от царской лишь тем, что дала Ленину возможность вести пропаганду легально всего-то три (!!) месяца — с апреля по июль 1917 года! А затем опять загнала пролетарского вождя в подполье, создав для него угрозу, смертельную в прямом смысле слова.

И вот теперь, осенью 1917 года, «временная» Россия, приняв от царской России эстафету управленческой немочи и человеческой бездарности, поставила нацию на грань катастрофы…

ГОСУДАРСТВЕННОЕ руководство Российской империи образца XX века было во всех сферах и на всех уровнях бездарным — каков «поп», таков и «приход». Вспомним хотя бы признания жандармского генерала и прибалтийского губернатора Курлова — он, сам того, конечно, не желая, вполне выпукло описал бездарность царских управленцев, «эвакуировавших» Ригу в 1915 году. Но те, в чьих руках временно оказалась судьба России после Февраля 1917 года, были ещё ничтожнее и бездарнее…

Есть точный критерий деятельности людей: «Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Итак, по плодам их узнаете вы их».

Это — не Ленин!

Это — Евангелие от Матфея, глава 7, стихи 18 и 20.

Так вот, «керенско-милюковско-черновские» плоды восьмимесячного «временного» правления были только худыми…

Такими же худыми были и плоды пятимесячной деятельности эсеро-меньшевистского ЦИКа, избранного глупцами-делегатами I съезда Советов, которых послали в Петроград десятки миллионов глупцов по всей России!

Глупцов, глупцов! Ибо умные избрали бы умных делегатов I съезда Советов, то есть таких, которые избрали бы большевистский ЦИК во главе с Лениным.

Ах, как это изменило бы историю России сразу к лучшему и умному!

Уже летом 1917 года!

Увы, вышло не так! И в том, что массы сделали тогда неверный выбор, их всё более убеждали плоды деятельности и бездеятельности самого́ Временного правительства, а также и эсеро-меньшевистского ЦИКа.

Ни в одной сфере жизни ни один состав Временного правительства, как и первый состав ЦИКа Советов, ничего за время своей власти не улучшил, зато ухудшили они всё! И при этом не только как политики и руководители, но и как люди в их личностной сути, никто из тогдашних — ни восьми-, ни пятимесячных «лидеров» России Ленину в подмётки не годился!

Если кто-то думает, что «красный» Кремлёв очень уж строг к «выдающимся фигурам», ему не нравящимся, то приведу мнение человека, который этих «деятелей» на своём веку перевидал в избытке.

Пора, пора познакомить читателя с очень интересным современником той эпохи — Яковом Васильевичем Глинкой (1870–1950), представителем одного из самых известных и древних дворянских родов России.

Ровесник Ленина, Глинка, как и Ленин, имел диплом юридического факультета Петербургского университета и в 1895 году был принят на службу в одно из наиболее престижных правительственных учреждений — Государственную канцелярию, которая вела дела Государственного Совета.

С апреля же 1906 года Глинка был откомандирован для ведения делопроизводства в открывавшуюся Государственную думу. Там он провёл 11 лет, поднявшись до чина действительного статского советника, равнозначного чину генерал-майора, и поста управляющего делами, то есть — руководителя аппарата Думы.

Послеоктябрьская биография Глинки почти уникальна для среды крупнейших аппаратных работников Российской империи — после ряда мытарств он стал театральным художником, успешно работал в ряде столичных и провинциальных театров, а с августа 1938 года осел в Ульяновском драматическом театре, в Ульяновске же и скончался.

С марта 1910 года Глинка вёл дневник, изданный в 2001 году под названием «Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917» с приложением небольших «Воспоминаний о Февральской революции и последующем жизненном пути», написанных Яковом Васильевичем незадолго до кончины.

Публикатор материалов Глинки — некто Борис Витенберг утверждает в предисловии составителя, что на воспоминаниях-де Глинки «сказалась политическая конъюнктура советского времени» и что «февраль 1917 г. в воспоминаниях Глинки прямо вызывает ассоциации с советскими кинолентами 30-х гг. о революции Октябрьской, а уничижительная характеристика А. Ф. Керенского в мартовские дни как будто предназначена для будущего придирчивого сталинского цензора».

(Глинка Я. В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906–1917. Дневники, воспоминания. М.: Новое литературное обозрение, 2001, с. 29–30.)

Однако это на оценке самого Витенберга сказалась политическая конъюнктура антисоветского времени, а Глинка свои записи для публикации не предназначал, зато тех, о ком писал, знал — в отличие от Витенберга — прекрасно. И вот какой была оценка Керенского — ещё как члена царской Государственной думы — Глинкой — честным русским человеком, объективность которого была безосновательно подвергнута сомнению Витенбергом:

« Неврастеник, адвокат по профессии, он горячо произносил свои речи, производил впечатление на женский пол и доставлял большое неудовольствие сидящим под кафедрой оратора стенографам, обрызгивая их пенящейся у рта слюной. Многие считали его кретином … »

(Глинка Я. В. Указ. соч., с. 183.)

Портрет сочный…

Но — точный ли?

Как-никак «для будущего придирчивого сталинского цензора» предназначался…

Ну, так специально для сведения Бориса Витенберга, а также и всех прочих привожу ещё одно описание Керенского во время Демократического совещания 1917 года:

«Странное поведение главы правительства с его истерическими выкриками на сцене и демонстративными поцелуями ручек хотя и почтенных деятельниц революционного прошлого (имеются в виду ручки «бабушки русской революции» Е. Брешко-Брешковской. — С.К .) своей несерьёзностью ещё более оттеняло в глазах толпы грозных трибунов большевизма…»

Это — описание из эмигрантской книги жандармского генерала Спиридовича, страниц которой не касалось перо ни одного сталинского цензора — хоть придирчивого, хоть покладистого… (Спиридович А. И. Большевизм: от зарождения до прихода к власти. М.: Эксмо — Алгоритм, 2005, с. 357.)

Такие вот, господа, пироги — они же и пряники!

А вот общая картина первого коалиционного Временного правительства с натуры, данная опять-таки Яковом Васильевичем Глинкой (надеюсь, теперь — после перекрёстного сопоставления его мнения с мнением Спиридовича — доверие к нему у читателя возросло):

«Чем руководились, о чём мечтали и чего хотели достигнуть все эти люди, непонятно. Ясно одно, что все эти уродливые явления, все эти люди, ничтожные, не способны были создать что-то положительное, и их роль сводилась к выжиданию того момента, когда появится новый хозяин, с ясными планами и твёрдой волей, и могучим порывом сметёт всё старое до основания, чтобы строить новую жизнь…»