Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Хотя Чосон и оставался, в целом, аграрной страной, развитие торговли, повышение уровня жизни некоторой части крестьянства, и увеличение городского населения вели к серьезному прогрессу и в ремесле. Изжившая себя раннечосонская система казенного ремесла практически прекратила функционировать к сер. XVIII в. — выяснилось, что для казны прибыльнее отпустить казенных ремесленников на волю и закупать у них продукцию через официальных поставщиков, чем платить им жалованье. В ведении казны осталось лишь несколько специфических отраслей (производство фарфора для дворцовых нужд, и т. д.); в остальных освобожденные от бремени казенной повинности ремесленники перешли к работе на заказ и на рыночную продажу. Во многих случаях, организаторами производства в прибыльных отраслях (изготовление популярной латунной посуды, тканей, и т. д.) были крупные торговцы-предприниматели ( мульджу ), пользовавшиеся наемным ремесленным трудом, хотя и в не слишком крупных масштабах. Важной областью вложения торгового капитала было горное дело в богатой природными ресурсами северной части страны. Официально добыча минералов — прежде всего драгоценных металлов, но также и серы, медных и железных руд, и т. д., — была монополией казны, но в реальности государство предпочитало сдавать рудники в аренду богатым предпринимателям, обычно в широких масштабах пользовавшимся наемным трудом. С развитием региональной специализации и концентрацией ремесленников определенных профессий в тех или иных районах (скажем, центром производства латунной посуды был район Ансона к югу от Сеула) начинается и создание ремесленных гильдий, пытавшихся отстаивать интересы своих членов. Однако необходимо помнить, что, в отличие от современных ему цинского Китая и Японии периода Токугава, поздний Чосон торговли ремесленными товарами с европейцами не вел, ограничиваясь региональной торговлей материалами (в основном женьшенем) и импортными товарами (китайским шелком) с Японией и Китаем. Чосонский фарфор и чай не проникали, в отличие от аналогичных китайских товаров, на европейские рынки, и поток серебра из Европы на Дальний Восток (преимущественно в Китай) обходил Чосон стороной. В результате, по сравнению с китайским, корейское ремесло оставалось относительно отсталым: не только китайские предметы роскоши, но даже и китайские товары массового спроса (шапки, ножи, и т. д.) активно завоевывали корейский рынок, в то время как корейские ремесленные товары были практически совершенно неизвестны в Китае. Изоляционистская политика правящей конфуцианской верхушки превратила Корею в один из самых бедных и промышленно отсталых регионов Дальнего Востока.

Сдвиги в земледелии, торговли и ремесле серьезно размывали средневековую сословную систему. Разорившееся янбаны ( чанбан ) практически сливались с массой сельского населения; часто нужда заставляла их не только преподавать основы китайской школьной премудрости детям зажиточных крестьян, но и составлять за вознаграждение фальшивые родословные для разбогатевших простолюдинов, превращая последних формально в членов янбанского сословия. В то же время обогатившаяся на торговле верхушка янминов активно стремилась приобрести официально продававшиеся правительством незаполненные патенты на вакантные должности ( конмёнчхоп ), делавшие обладателей не просто янбанами , но даже и чиновниками на действительной службе. Подобный патент был важен, ибо он не просто давал полагавшийся янбану социальный престиж, но также и освобождал обладателя от налогов, повинностей и чиновного вымогательства. Доступность янбанского звания привела и к широкому распространению внешних атрибутов принадлежности к «благородному сословию»: в зажиточных районах (прежде всего в центральной части столицы) янбанское платье стало обычной формой официального костюма для большинства населения, исключая беднейшие слои. Само слово « янбан » стало использоваться в столичной речи как местоимение третьего лица мужского рода, обозначая уже не члена привилегированного сословия, а любого из окружающих (оно осталось местоимением третьего лица и в современном корейском языке). Одновременно с практическим разрушением сословных перегородок повышался и образовательный уровень приобретавших янбанское достоинство зажиточных простолюдинов. Из их среды начинают выходить популярные поэты, писатели и ученые — явление, вряд ли возможное в предшествующие эпохи. Наконец, за счет выкупа на волю уменьшается и количество рабов. Этот процесс был ускорен освобождением практически всех государственных рабов (на тот момент их число составляло уже не более 66 тыс. человек) указом 1801 г. Постепенное исчезновение рабства как явления лучше всех показывало, что общество шло к преодолению средневековых институтов. Распад сословной системы, вместе с формированием общенационального рынка, постепенно вел к усилению роли национальной самоидентификации — вне зависимости от сословной или региональной принадлежности, подданные Чосона все больше осознают себя членами единого корейского этноса, носителями единой национальной культуры. Однако в то же время нельзя не отметить, что формально сословная система никуда не делась — сословные привилегии янбанства по-прежнему оставались закреплены в праве, да и в сознании большинства корейцев. Политическую элиту страны — прежде всего группу «стариков» — составляли исключительно выходцы из старых и родовитых янбанских кланов; «нувориши», сумевшие приобрести янбанское звание за деньги, практически никогда не допускались к политической власти.

В историографии КНДР сильна тенденция к оценке социально-экономических перемен XVII–XVIII вв. как «процесса зарождения и становления основ капиталистического уклада». Но можно ли охарактеризовать торговлю и предпринимательство Кореи этого периода как «зародышевую форму капитализма»? В принципе, несомненно, что Корея — равно как и типологически близкий ей Китай — исторически двигалась в том же направлении, что и западноевропейские страны — к развитию товарно-денежных отношений и формированию более однородного общества с надсословной, национальной культурой. Однако исторический капитализм — это не просто продукт развития торговли или ремесла. С точки зрения социально-политических институтов, развитие капитализма в абсолютистской Европе было возможно благодаря существованию, еще с позднесредневековых времен, сильных органов городского самоуправления, серьезной роли буржуазии в политической жизни, а также меркантилистской политике дворянских абсолютистских режимов, активной защищавших «свою» буржуазию от иностранной конкуренции и создававшей ей условия для внешней экспансии. Эта экспансия, сделавшая Европу центром притяжения для товарных потоков со всего мира (индонезийские пряности, американское серебро, сибирская пушнина, и т. д.), также была важнейшим условием формирования в Западной Европе капиталистического «центра», постепенно сводившего весь остальной мир к положению «периферии». Сравнивая Корею XVII–XVIII вв. с современной ей Европой, нетрудно заметить, сколь беззащитны были торгово-ремесленные слои, при всем их экономическом влиянии, перед мощью монополизированной янбанами государственной власти. Ни о каком политическом влиянии протобуржуазных слоев в Корее не было и речи — единственными способами защитить свои интересы для предпринимательских гильдий были челобитные, а в самом крайнем случае — бунты. Корейские торговцы, особенно официальные поставщики и крупные оптовики, были зависимы от представителей государственной власти на местах в гораздо большей степени, чем их европейские коллеги — лишь легальные «подношения» и нелегальные (но почти всегда неизбежные) взятки могли спасти их предприятия от чрезмерных поборов и разорения. Кроме того, гораздо чаще, чем в Европе, покупателем и заказчиком выступало государство, в руках которого, благодаря регулярной налоговой эксплуатации крестьянского населения, находилась львиная доля финансовых резервов страны. Эксплуатируя торгово-ремесленную прослойку всеми легальными и нелегальными методами, янбанское государство, идеологической базой существования которого была идеализировавшая натуральное хозяйство неоконфуцианская идеология, совершенно не собиралось способствовать экспансии корейского капитала за рубеж. Наоборот — корейское государство пошло даже дальше цинского Китая, полностью запретив корейским купцам торговлю с «варварами»-европейцами и тем самым лишив зарождавшийся торгово-промышленный класс доступа к мировым потокам капитала. Неудивительно, что в подобных условиях Корея, в отличие от Китая, не дошла даже до элементарных форм мануфактурного производства — ни средств, ни рынков сбыта у корейских мульчу не было. Поэтому правильнее было бы, скорее всего, говорить о высокой степени разложения средневековых форм, но не о появлении качественно нового уклада. Корея, при всех подвижках в торгово-ремесленном секторе, оставалась не только вне мировой капиталистической системы, но, по большому счету, даже вне региональной системы обмена — официальные ограничения сводили корейскую торговлю с Китаем к незначительным, по китайским масштабам того времени, объемам. В этих условиях Корея не имела реальных возможностей для противостояния империалистической экспансии, превратившей страну через столетие в «периферию» мировой капиталистической системы.