Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Догматизация неоконфуцианства и превращение его в идеологию «межпартийной» борьбы, а также начавшийся процесс разложения сословной системы «снизу» стимулировали, с середины XVII в., первые попытки ряда представителей конфуцианской элиты дать конфуцианской доктрине более либеральную интерпретацию, лучше приспособленную к решению насущных социально-экономических проблем. Обычно в корейской историографии неортодоксальные интерпретаторы конфуцианства позднечосонских времен классифицируются как школа сирхак — «За реальные науки». Однако более точным представляется определить сирхак не как школу, а как течение или тенденцию: увлекавшиеся неортодоксальными поисками интеллектуалы XVII–XIX вв. не были, строго говоря, членами одной школы, принадлежа часто к противоборствующим политическим группировкам. Больше всего интеллектуальных диссидентов на раннем этапе было — что и неудивительно — среди чаще всего находившихся в оппозиции «южан» и «молодых». Так, идейный вождь «молодых», Юн Джын, в острой дискуссии со своим бывшим учителем Сон Сиёлем призывал уделять больше внимания социально-экономическим реалиям страны и не истощать государственные ресурсы во имя бессмысленного и нереализуемого «похода на Север». Талантливый ученик Юн Джына, Чон Джеду (1649–1736), как и учитель, практически отказавшийся от государственной службы, попытался привнести в чосонское конфуцианство новую струю, синтезировав неоконфуцианские доктрины с популярными тогда в Китае идеями школы Ван Янмина. Критическая позиция «молодых» по многим принимаемым господствующей группой «стариков» политическим решениям была одним из факторов, удерживавших правящую клику от чрезмерного самоуправства и произвола. Однако за неортодоксальные поиски и политическую оппозиционность политическим оппонентам «стариков» часто приходилось платить дорогую цену. Так, идейный вождь «южан» Юн Хю (1617–1680), выступившей со своей собственной, оригинальной интерпретацией конфуцианских канонов и открыто отрицавший чжусианские идеи, был объявлен «хулителем священных текстов», сослан и принужден к самоубийству во время «генеральной чистки» «южан» в 1680 г. Тяжелой была судьба и другого оппонента Сон Сиёля, оппозиционного ученого Пак Седана (1629–1680), известного совершенно нетипичным для корейских конфуцианцев этого периода интересом к философскому даосизму, а также энциклопедическими познаниями в самых разных областях, включая, например, сельскохозяйственную технологию. Пак Седан, как и Юн Хю, был объявлен «хулителем священных текстов», со всеми вытекающими отсюда последствиями — рукописи его книг были торжественно сожжены, набор — рассыпан, а сам ученый — отправлен в ссылку, где он вскоре и умер. Но тягу оппозиционных интеллектуалов к свежим, неортодоксальным идеям нельзя было остановить никакими репрессиями. Типичным примером отрицания догм, тяготения к новым, реформаторским решениям могут служить идеи «южанина» Лю Хёнвона (1622–1673) — талантливого ученого-энциклопедиста, отказавшегося, в условиях беспрерывных «межпартийных» склок, от служебной карьеры, и проведшего всю жизнь в деревне, за наблюдениями над реалиями крестьянской жизни и научной работой. Ряд предложений Лю Хёнвона — отмена рабовладения, выдача «местным чиновникам» регулярного жалованья вместо порождавшего взяточничества «кормления от дел», реформирование схоластических экзаменов на чин и формирование более профессиональной, вооруженной специальными знаниями бюрократии — хорошо отражали реальные требования эпохи. В то же время многие идеи Лю Хёнвона — восстановление («в улучшенном виде») архаической «надельной системы» (теперь уже не только для чиновников, но и для крестьян), отказ от создания профессиональной армии и укрепление раннечосонской системы всеобщей воинской обязанности — носили явно утопический характер. Идеи Лю Хёнвона, практически не замеченные современниками, привлекли к себе внимание лишь значительно позже, к концу XVIII в., когда впервые увидел свет сборник сочинений мыслителя.

Продолжателем идей Лю Хёнвона выступил известный ученый-«южанин» следующего поколения Ли Ик (1681–1763). Энциклопедист, интересовавшийся буквально всеми областями знаний, от астрономии и всемирной географии до медицины и математики, и человек принципов, отказавшийся от государственной службы из-за отвращения к жестокой «межпартийной» борьбе, Ли Ик был известен как интересом к переводной европейской литературе на китайском языке, так и требованием постепенно освободить рабов и ослабить сословные ограничения. Именно учениками Ли Ика были первые корейские католики конца XVIII в. В то же время теории Ли Ика о равном перераспределении земель между крестьянами и запрещении денежного обращения несли, как и идеи Лю Хёнвона, явный отпечаток книжного конфуцианского идеализма. Порожденные вполне объяснимым состраданием мыслителя к терявшим землю, люмпенизировавшимся и уходившим в города сельским беднякам, теории эти были совершенно нереализуемы в условиях коммерциализации земледелия и общего развития товарно-денежных отношений.

Во многих аспектах значительно дальше Ли Ика пошел один из последних крупных самостоятельных мыслителей-«южан» позднего Чосона, известный философ, поэт и государственный деятель Чон Ягён (литературный псевдоним — Тасан; 1762–1836). В отличие от предпочитавших оставаться вне бюрократии предшественников-«южан», Чон Ягён сделал блестящую карьеру при ценившем его идеи «просвещенном государе» Чонджо; опыт службы тайным ревизором ( амхэн оса ) и правителем уезда помог ему глубже познакомиться с насущными проблемами крестьянской жизни. Карьеру Чон Ягёна погубило его пристрастие к европейской миссионерской литературе на китайском языке, перешедшее в кратковременное религиозное увлечение католицизмом (он был даже крещен и получил христианское имя Иоанн). Если мудрый Чонджо проявлял определенную терпимость по отношению к подобного рода духовным поискам, то после смерти «просвещенного правителя» Чон Ягёну не помогло даже публичное отречение от христианства: он был сослан на крайний юг Кореи на долгие 18 лет и больше на службу не возвращался.

Своеобразно понятое христианство наложило глубокий отпечаток на философскую мысль Чон Ягёна: он, в отличие от ортодоксальных конфуцианцев, воспринимал Небо как личное этическое божество, творца всего сущего. Под сильным влиянием общей тенденции раннего корейского католицизма, Чон Ягён подчеркивал изначальное равенство людей перед Небом и по отношению друг к другу, трактуя старый конфуцианский тезис о том, что «всякий человек, коли его правильно выучить, может быть столь же велик, как государи Древнего Китая, Яо и Шунь», как основание для отмены сословных ограничений. Весьма радикальным для того периода было утверждение Чон Ягёна, что, поскольку «народ — мать правителей», то правители всех уровней, от начальника уезда до государя, должны, в принципе, выдвигаться (т. е., по сути, избираться) нижестоящими. Никаких конкретных и практических способов осуществления столь радикальной идеи мыслитель, впрочем, не предложил: своего рода «прото-демократические» тенденции остались в его наследии на уровне абстрактных программных заявлений. Разделяя общую тенденцию оппозиционеров-«южан» к утопическим рецептам решения аграрных проблем, Чон Ягён первоначально пошел значительно дальше своих предшественников, предложив перевести землю в коллективную собственность общин из тридцати дворов, с обязательством работать сообща и делить урожай «по едокам» поровну. Впоследствии, впрочем, Чон Ягён осознал несбыточность этого проекта — сильно напоминавшего социалистические утопии современной мыслителю западной Европы, — и смирился с реалиями коммерциализованного среднего и крупного землевладения, ограничившись призывами к облегчению крестьянского налогового бремени и перераспределению лишь небольшой части земельного фонда. В то время, как предшественники Чон Ягёна сохраняли традиционную конфуцианскую точку зрения на ремесло и торговлю как «второстепенные» занятия, Чон Ягён занял гораздо более радикальную и практическую позицию, призывая активно поощрять технический прогресс и развитие путей сообщения. Корейские историки часто подчеркивают, что реформаторское конфуцианство Чон Ягёна во многих отношениях сопоставимо с различными идеологиями Нового Времени в Европе. Не отрицая определенных общих тенденций в идеях Чон Ягёна и западноевропейских мыслителей (впрочем, во многих случаях объяснявшихся прямым влиянием христианской теологии на корейского ученого), нельзя также не отметить одно коренное различие между Чон Ягёном и современными ему передовыми школами мысли в Европе (скажем, французскими энциклопедистами). Если последние, во многих случаях, целиком отказались от христианской догматики, то Чон Ягён продолжал числить себя конфуцианцем, подавая свои радикальные мысли как «новое истолкование» конфуцианских идей. В условиях позднечосонской Кореи, несоизмеримо более консервативной, чем Европа времен абсолютизма и Просвещения, о прямом отказе от средневековой конфуцианской схоластики не могло быть и речи.