Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

Другим важнейшим преобразованием была отмена рабства как института и запрет на торговлю людьми. Владение рабами было одной из важнейших привилегий янбанства (хотя на практике рабы могли быть и у разбогатевших простолюдинов), и отмена рабства была связана со стремлением реформаторов юридически упразднить янбанские привилегии. Освобождение рабов имело большое влияние на корейское общество, способствуя, прежде всего, активизации товаро-денежных отношений: бывшие рабы, становясь теперь слугами или батраками, требовали от хозяев жалованья в денежной форме. Однако на практике юридическое освобождение рабов не означало их уравнения с бывшими хозяевами в социальном статусе — конфуцианский консерватизм корейской провинции обрекал рабов и их потомков на бытовую дискриминацию, требовал от них «уважения и повиновения» по отношению к бывшим хозяйским семьям. Официально была отменена и дискриминация в отношении ряда «подлых» профессий — бродячих артистов, кожевенников, и служек при почтовых станциях. Однако, как и в случае с рабами, бытовая дискриминация в отношении выходцев из «подлых» семей сохранилась вплоть до конца колониального периода. Освобождение «сверху», не сопровождавшееся революционным движением на местах, означало, что реальные изменения будут непоследовательными и половинчатыми. Реформы коснулись и семейных отношений — отменены были ранние браки (мужчины получили право вступать в брак лишь с 20 лет, женщины — с 16) и старые запреты на повторное замужество вдов. Интересно, однако, что, отменив дискриминацию в отношении сыновей наложниц, реформаторы не стали отменять саму систему узаконенного многоженства — наложницы остались характерным признаком бывших янбанских семей (институт наложниц был формально отменен лишь в 1915 г. японской администрацией). В этом архитекторы реформ пошли на уступку консерваторам. В то же время многие реформы в области быта — например, указ о запрещении старых длинных курительных трубок и введении курительных трубок европейского типа, — поражают неуклюже бесцеремонным вмешательством в частные, не имевшие серьезного общественного значения вопросы. Верхом псевдопрогрессистской регламентации был, конечно, печально знаменитый указ об обязательном переходе на европейскую стрижку, в итоге спровоцировавший падение реформаторского правительства. Впоследствии этот указ был официально отменен, и исчезновение традиционной прически заняло достаточно долгое время — в бывших янбанских семьях она часто была заметна и в конце колониального периода.

Находясь под японским контролем, правительства реформаторов не имели реальной возможности предпринять реальные усилия для укрепления корейской армии. Официально Коджон объявил о намерении перейти в будущем на современную призывную систему, но в реальности призывная армия так и не была сформирована в Корее вплоть до потери независимости в 1910 г. Переформированная в 1894 г. дворцовая охрана осталась под контролем американских военных инструкторов, приглашенных в Корею в 1888 г. для преподавания в военной школе нового типа, а два батальона «столичных войск» были взяты под начало японскими офицерами. Часть солдат из этих подразделений, вымуштрованная в японском духе, была использована посланником Миура Горо во время убийства государыни Мин. До этого контролируемые японцами корейские подразделения участвовали, вместе с японской армией, в подавлении восстания тонхаков . Открыто прояпонская позиция младшего и среднего корейского офицерства из этих частей вызвала сильнейшую тревогу у Коджона, вскоре после бегства в российскую миссию передоверившего армию российским инструкторам.

Споры об оценке «реформ года Кабо» идут в корейской историографии уже давно. С одной стороны, нельзя отрицать, что за полтора года работы реформаторам удалось перенести на корейскую почву — хотя бы формально — значительную часть тех современных институтов, на заимствование и освоение которых у режима Мэйдзи ушло почти 30 лет. В этом смысле, реформы представляют собой хороший пример так называемого «ускоренного роста», характерного для развития послевоенной Южной Кореи, когда достижения развитых стран перенимаются властями в течение очень сжатого промежутка времени. С другой стороны, социальные и политические издержки «ускоренного роста» были, несомненно, огромными. Сопротивление тонхаков было подавлено с небывалой жестокостью. Неподготовленность реформ и их верхушечный характер означали долговременное сохранение пережитков сословной системы, конфуцианской идеологии, традиционного быта и семейных отношений. Наконец, в социально-экономических терминах, главный выигрыш от механического переноса модели «свободного рынка» в ее периферийной, зависимой форме в Корею достался землевладельческому, компрадорскому и бюрократическому меньшинству, а также иностранному, в первую очередь японскому, капиталу. Деформированный, антидемократический периферийный капитализм, апологетами которого фактически выступали реформаторы, обрекал массы корейского народа на обезземеливание и люмпенизацию, создавал в стране обстановку хронической социальной нестабильности, сдерживать которую могли лишь авторитарные политические структуры.

Литература

Провал «реформ года Кабо» не означал коренного изменения политики Коджона и его окружения. Понимая, что лишь постепенное создание в Кореи сильной централизованной бюрократии западного типа обеспечит стабильность его режиму, Коджон продолжал осуществление преобразований, но после спровоцированной указом о перемене прически вспышки общественного негодования стремился умерить темп реформ и по возможности избегать открытых столкновений с традицией. В сфере международных отношений, правительство Кореи стремилось поначалу ориентироваться прежде всего на Россию — ибо лишь вмешательство России спасло Коджона от полного подчинения влиянию японцев и их ставленников. Однако чрезмерно активная роль в корейских делах не входила в тот момент в планы российской дипломатии — Россия была заинтересована прежде всего в укреплении своей сферы влияния в Маньчжурии и не желала обострять отношений с Японией на корейском «фронте». В связи с этим на ряд просьб, переданных Коджоном через посетившего Николая II в связи с коронационной церемонией (лето 1896 г.) личного посланника Мин Ёнхвана (займ в три миллиона йен, присылка российских войск для охраны дворца или 200 военных инструкторов для обучения корейской армии и т. д.), российская сторона или ответила отказом, или отложила определенный ответ до «тщательного рассмотрения вопроса», или же согласилась удовлетворить их частично (как мы увидим ниже, военные инструкторы были в итоге посланы в Корею — но не 200, а только около 30). Россия ясно дала понять, что она не желает превращения Кореи в сферу влияния Японии, но в то же время не рассматривает Корейский полуостров как объект первостепенного интереса. Эта позиция России была с определенным удовлетворением воспринята и японской стороной, также не готовой пока к новому вооруженному конфликту ради закрепления в Корее. Два соглашения между российской и японской стороной — «Меморандум Вебер-Комура» (подписан в Сеуле 14 мая 1896 г.) и «Протокол Лобанов-Ямагата» (подписан в Москве 9 июня 1896 г.) — закрепили баланс сил между двумя державами в Корее. Обе стороны договорились предварительно консультироваться между собой перед оказанием какой бы то ни было финансовой или военной помощи сеульскому двору и соглашались на присутствие небольших воинских контингентов друг друга (российского — для охраны миссии, японского — для охраны миссии, японских кварталов и телеграфных линий) в стране. Корея, таким образом, становилась своего рода «нейтральной полосой», что было выгодно Коджону и его окружению, получившим определенную свободу рук в деле реформирования страны. Поскольку и сами российские дипломаты в Сеуле, стремясь ограничить японское влияние в правительственных сферах, поддерживали в 1896–1897 гг. тесные дружественные контакты с американскими дипломатами и миссионерами, то и управлявший Кореей из здания российской миссии Коджон всячески демонстрировал свою благосклонность к США и активно привлекал с страну американский капитал. Среди членов нового правительства большинство составляли проамериканские реформаторы. Фактический глава нового кабинета, Пак Чонъян, в 1887–1889 гг. ездил в США с дипломатической миссией и был известен как активный сторонник сближения с Америкой. Ряд членов нового кабинета — секретарь Пак Чонъяна Ли Санджэ (1850–1927), бывшие члены посланных в США дипломатических миссий Ли Ванён (1858–1926) и Ли Хаён (1858–1919), переводчик Ли Чхэён (1861–1900), выпускник американского университета Эмори (Джорджия) Юн Чхихо и другие — хорошо владели английским языком и либо были протестантами, либо проявляли доброжелательный интерес к европейской религии и науке. Первый раз в истории Кореи к власти была допущена вестернизаторская элита. Однако сильные позиции, занимавшиеся консерваторами как в кабинете, так и в государственном аппарате в целом, крайняя ограниченность средств казны, и главное — двойственная позиция Коджона и его ближайшего окружения из клана Минов, желавших реформ, но боявшихся, что слишком радикальные преобразования могут подорвать их власть, — все это накладывало серьезные ограничения на реформистские начинания вестернизаторской части кабинета.