Владимир Тихонов - История Кореи. Том 1. С древнейших времен до 1904 г.

20 февраля 1897 г. Коджон с семьей и двором вернулся, наконец, в заново отстроенный дворец Кёнунгун (ныне называется Токсугун), под защиту подготовленного российскими инструкторами батальона дворцовой охраны. Дворец располагался в нескольких минутах ходьбы от российской миссии, так что в случае необходимости Коджон всегда мог отдаться еще раз под ее покровительство. Надо сказать, что, в принципе, вера, что Россия может служить противовесом японской экспансии на Корейском полуострове и тем самым гарантом корейской независимости, оставалась одним из краеугольных камней политических убеждений Коджона вплоть до конца его правления. Однако с другой стороны, Коджон опасался (и не без оснований), что чрезмерное усиление российского влияния на корейские дела может спровоцировать Японию и ее британских покровителей на жесткие вооруженные акции, радикально дестабилизировать обстановку вокруг Кореи и, в результате, привести к потере Кореей государственного суверенитета. Именно это желание Коджона поддерживать «равноудаленные» отношения с основными державами, имевшими интересы в регионе, и объясняет разлад, наметившийся между корейским двором и российской миссией после того, как летом-осенью 1897 г. политика России на корейском направлении активизировалась. Другим объяснением этого разлада было то, что при корейском дворе интересы России зачастую представляли — и отнюдь не всегда бескорыстно — чиновники из консервативных группировок, враждебные тем реформаторским силам, к которым Коджон в данный момент испытывал определенное доверие. В любом случае, конфликт между российской миссией и дворцовой проамериканской группировкой радикализировал националистические настроения нарождавшегося к концу 1890-х годов в Корее гражданского общества, что имело важные политические и идеологические последствия.

12 октября 1897 г. Коджон официально принял императорский титул, переименовав Корею (государство Чосон) в Корейскую Империю ( Тэхан Чегук ) и тем самым символически поставив себя на один уровень с владетельными домами соседних держав — Романовской династией в России, Цинской императорской династией в Китае и императорским домом Японии. В реальности, однако, политическую ситуацию в стране продолжал определять баланс сил между Россией, с одной стороны, и Японией, с ее британскими покровителями, — с другой. Россия взяла с мая 1897 г. курс на более активное укрепление своих позиций в Корее, но сразу же столкнулась с серьезным сопротивлением. С одной стороны, проамерикански настроенные члены реформаторской группировки были крайне недовольны беспрецендентной близостью к Коджону доверенного лица К. И. Вебера, русскоязычного переводчика Ким Хоннюка (казнен в 1898 г. по обвинению в попытке отравить Коджона), которого они обвиняли — надо отметить, не без весьма серьезных оснований, — в фаворитизме и коррупции. Учитывая, что коррупция как таковая поразила к тому времени практически все высшее чиновничество страны, можно предположить, что особое недовольство Ким Хоннюком объяснялось также и его «подлым» происхождением (проамериканская группировка включала в основном лиц янбанского происхождения), отсутствием у него формального образования и близостью переводчика-самоучки к консервативной фракции при дворе. С другой стороны, стремясь подорвать доверие Коджона к способности и желанию России прийти Корее на помощь, японская сторона вела активную дипломатическую игру, в частности, огласив содержание конфиденциального «Протокола Лобанов-Ямагата» и тем самым показав, что Россия желает компромисса в корейском вопросе. В результате к лету 1897 г. ряд требований К. И. Вебера, прежде всего в вопросах предоставления российским предпринимателям горнорудных концессий, стал наталкиваться на сопротивление ведущих деятелей проамериканской фракции — фактического главы кабинета Пак Чонъяна и министра иностранных дел Ли Ванёна. По настоянию К. И. Вебера, увидевшего в поведении Ли Ванёна угрозу российским интересам в Корее, строптивый министр был отстранен от руководства внешней политикой и переведен на должность министра образования, но эта мера вызвала серьезное недовольство американских дипломатов. Поддержка американской миссии и проамериканской реформаторской группировки была окончательно потеряна Россией после того, как в октябре 1897 г., в результате жестких требований со стороны нового российского посланника А. Н. Шпейера, на ключевые посты пришли консервативные сановники, ряд которых (например, новый министр юстиции Чо Бёнсик, лично близкий А. Н. Шпейеру), уже обвинялись газетой «Тоннип синмун» в коррупции. Вслед за этим А. Н. Шпейер пошел на еще более жесткий нажим, вызвавший в итоге новое обострение российских отношений с Великобританией и Японией и националистическую реакцию в широких слоях корейского общества.

Добившись от Коджона передачи Чо Бёнсику по совместительству функций министра иностранных дел, А. Н. Шпейер заставил корейское правительство (в том числе и угрозами вывести из Сеула российских инструкторов) назначить российского финансового чиновника К. А. Алексеева начальником корейской таможни и главным финансовым советником с правом руководить составлением госбюджета и принимать решения о внешних заимствованиях, т. е. фактически «хозяином корейской казны». Этот ход вызвал, однако, ожесточенное сопротивление не только со стороны проамериканской фракции при дворе и японской миссии, но и со стороны Великобритании, представитель которой, Дж. Мак Леви Браун, уже выполнял определенные К. А. Алексееву функции. Английское посольство отказалось принять текст уведомления корейского министерства иностранных дел об увольнении Брауна и назначении Алексеева, продемонстрировав тем самым полное пренебрежение государственным суверенитетом Корейской Империи. В октябре 1897 г. в порту Инчхон (Чемульпхо) стала на якорь российская эскадра, а уже через месяц — британская. Жесткий ход А. Н. Шпейера привел старых колониальных соперников, Российскую и Британскую империи, на грань вооруженного конфликта. В конце концов, к январю 1898 г. Браун и Алексеев пришли к компромиссу о разделении своих функций, но инцидент уже успел вызвать крайне острую реакцию как со стороны опасавшегося новой войны на корейской территории Коджона, так и со стороны видевшего в жестких действиях А. Н. Шпейера покушение на суверенитет Кореи образованного корейского общества. «Медовый месяц» российско-корейских отношений ушел в прошлое, и руководители «Общества Независимости», поощряемые американской и японской дипломатией, перешли на отчетливо антироссийские позиции. Несвоевременные и необдуманные действия А. Н. Шпейера сделали Россию — державу, избавившую в феврале 1896 г. двор Коджона от полного подчинения Японии и не имевшую в тот момент каких-либо территориальных амбиций на Корейском полуострове, — главной «угрозой национальной независимости» в глазах деятелей «Общества Независимости». Тот факт, что именно Россия стала объектом националистической антипатии, объясняется, помимо просчетов российской дипломатии, и тем, что британская и японская пропаганда уже с 1880-х годов распространяли представления о «русской угрозе» среди правящей элиты страны. Антироссийские и прояпонские воззрения отличали и ряд влиятельных американских миссионеров, работавших в стране. Таким образом, ранний корейский национализм с самого начала оказался втянут в орбиту межимпериалистического соперничества, отличаясь при этом зачастую некритическим отношением к тем представлениям о мире, которые создавались и распространялись центральными державами мировой капиталистической системы того времени — Великобританией и США.