Валерий Шамбаров - «Пятая колонна» и Николай II

Европейская война могла случиться и раньше. Было уже два Марокканских кризиса, два Балканских. Но 28 июня 1914 г. в административном центре Боснии, Сараево, террористы из организации «Млада Босна» смертельно ранили наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену. Организовала теракт тайная организация «Черная рука», устроившая гнездо в военной разведке Сербии. Казалось бы, мало ли случалось покушений на высокопоставленных особ хотя бы в России? Но преступление в Сараево было заведомой провокацией. Руководители дали убийцам некондиционный яд, что позволило захватить их живыми. Роль сербских военных должна была открыться, и она открылась. Да и жертва была выбрана неслучайно. Франц Фердинанд был в Вене главным противником столкновения с Россией. Точно так же, как и Столыпин, он предсказывал: война приведет к падению обеих империй. А расследование и последующий суд выявили: организаторы и исполнители теракта были связаны с масонскими структурами [63].

Исследователи уже обратили внимание на одно совпадение. Через две недели после убийства Франца Фердинанда в Сибири, в селе Покровском, произошло покушение на… Распутина. Совершила его почитательница Илиодора Хиония Гусева. Впрочем, здесь имеет смысл вернуться к фигуре Илиодора. Когда он начал свои «разоблачения», им очень заинтересовался Горький. В марте 1912 г. он писал журналисту С. С. Кондурушкину: «Мне кажется, — более того, я уверен, что книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна и необходима и может представлять несомненную пользу для многих людей. Если бы я был на вашем месте, я бы настаивал, чтобы Илиодор написал эту книгу» [41].

Сам Илиодор после расстрижения поселился на Дону, на хуторе Большой. К нему стали стекаться прежние поклонники, и он основал общину «Новая Галилея» — теперь уже настоящую секту. Возбуждал ненависть и к церкви, и к государственной власти, внушал, что надо бороться. 29 января 1914 г. его арестовали по обвинению в «кощунстве, богохульстве, оскорблении Его Величества и создании преступного сообщества». При столь серьезных обвинениях через некоторое время он непонятным образом оказался на свободе. А летом произошло покушение…

Хиония Гусева подкараулила Распутина и ударила ножом в живот. Рана была страшной, врачи признавали ее смертельной. Григорий Ефимович буквально руками собирал свои выпавшие внутренности. Причем в Покровском уже оказался наготове корреспондент «Биржевых ведомостей» Давид Дувидзон. Он мгновенно по телеграфу передал сенсационную новость. Передал даже «показания» Гусевой, хотя она была арестована и Дувидзон с ней не общался. А в столице были настолько уверены в успехе покушения, что одна из газет сообщила о смерти Распутина.

Забегая вперед, отметим, что Гусева наказания не понесла. Ее признали душевнобольной, поместили в лечебницу. Сразу после Февральской революции Керенский выпустил ее. А наставник Гусевой Илиодор предпочел не задерживаться в России. Как только стало известно о покушении, он рванул в Финляндию и очутился на даче у Горького. Писатель ждал его, дал денег и рекомендации к зарубежным издателям. Потом «буревестник революции» со своим товарищем Пругавиным переправили расстригу через границу. Он устроился в столице Норвегии Христиании (Осло), оттуда переписывался с Горьким.

А старца Григория рядом с царем очень не хватило. После убийства в Сараево некоторое время царило затишье. Но 23 июля Австро-Венгрия вдруг предъявила Сербии ультиматум. Требовала чистки офицеров и чиновников, замеченных в антиавстрийской пропаганде, ареста подозреваемых в содействии терроризму. При этом предусматривалось привлечение Австро-Венгрии к подавлению подрывных действий против себя и ее участие в расследовании на сербской территории. Сербия приняла все условия, кроме пункта об участии Австро-Венгрии в следствии на своей земле и в наказании виновных.

Но этот пункт и невозможно было принять. Формально — он нарушал суверенитет страны. А фактически из-за того, что за терактом в самом деле стояли высокопоставленные сербские военные. Принятие указанного пункта Сербию от удара не избавляло — она с ходу получила бы новый ультиматум по результатам следствия. По сути, давала согласие на собственную оккупацию. Вместо этого сербское правительство по совету Николая II предлагало передать расследование международному трибуналу в Гааге, обещая подчиниться его решению.

Вену ответ не удовлетвори. Она объявила войну. У Николая II шли непрерывные совещания с министром иностранных дел Сазоновым, военным министром Сухомлиновым, начальником Генштаба Янушкевичем. К царю летели отчаянные мольбы из Сербии. А приближенные убеждали, что война неминуема и надо объявить мобилизацию — иначе как бы не опоздать. Но государь не терял надежды на мирный исход. Обменивался телеграммами с кайзером Вильгельмом, просил его помешать австрийцам «зайти слишком далеко». Кайзер не отказывался. Германский посол Пурталес передавал, что Берлин склоняет Австрию к уступкам.

Но на кайзера наседало его воинственное окружение. Начальник генштаба Мольтке писал своему австрийскому коллеге Конраду: «Всякая потерянная минута усиливает опасность положения, давая преимущества России. Европейская война — это единственный шанс на спасение Австро-Венгрии. Поддержка Германии вам абсолютно обеспечена». Канцлер Германии Бетман-Гольвег, один из главных сторонников войны, поучал Вену: она должна делать вид, что рассматривает мирные предложения, иначе «будет трудно возложить на Россию вину за пожар в Европе». А в Петербург он послал ноту, шокировавшую царя и подкрепившую доводы военных: «Если Россия будет продолжать свои военные приготовления, даже не приступая к мобилизации», то эти меры «заставят нас мобилизоваться, и тогда едва ли удастся избежать европейской войны».

Дочь Распутина Матрена вспоминала: «Отец был горячим противником войны с Германией… Он, раненный, лежал в Покровском. Государь присылал ему телеграммы, прося совета и указывая, что министры уговаривают Его начать войну. Отец советовал Государю крепиться и войны не объявлять… Это его тогда так расстроило, что у него открылось кровотечение раны». Но общения по телеграфу стало недостаточно. Обстановка стремительно менялась. 29 июля, узнав об артиллерийском обстреле Белграда, царь дал согласие на мобилизацию. Но только частичную — военных округов, расположенных на австрийском направлении, а не на германском.

Начальник генштаба Янушкевич спорил, что это сломает графики общей мобилизации, если она понадобится. Утром 30 июля царь согласился на общую. Но тут же отменил ее. Пришли еще несколько телеграмм Вильгельма, писавшего: «Я прилагаю последнее усилие, чтобы вынудить австрийцев действовать так, чтобы прийти к удовлетворительному пониманию между вами. Я тайно надеюсь, что Вы поможете мне в моих стремлениях сгладить трудности, которые могут возникнуть. Ваш искренний и преданный друг и брат Вилли».