Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

Его предложение приняли большинством голосов.

Но товарищи Ленина все равно продолжали цензурировать его работы. Заметки «Из дневника публициста», написанные между 22 и 24 сентября, высмеивали участие партии в Предпарламенте. Редакция «Рабочего пути», в том числе и сам Троцкий, отклонила их, несмотря на то, что Ленин хвалил его за политику бойкота. Вместо этого 26 сентября они с поразительным нахальством опубликовали отрывок из «Задач революции», еще одной работы из давно минувшей эры трехнедельной давности.

В конце концов бешенство довело Ленина до заговора.

27 сентября он написал Ивару Смилге, крайне левому большевику, председателю облисполкома армии, флота и рабочих Финляндии. Ленин не то чтобы поглумился, а вдребезги разнес хваленую «дисциплину» революционной партии. По сути он пытался создать в своей же организации альтернативное течение, которое поддержало бы восстание, течение, для которого Финляндия была ключевым элементом.

«Кажется, единственное, что мы можем вполне иметь в своих руках и что играет серьезную военную роль, это финляндские войска и Балтийский флот, – писал он Смилге. – Вам нужно… все внимание отдать военной подготовке финских войск + флота для предстоящего свержения Керенского. Создать тайный комитет из надежнейших военных».

Эта подготовка проходила на фоне растущего беспокойства о возможной сдаче Петрограда, и оно особенно усилилось, когда 28 сентября немцы высадились на эстонском острове Сааремаа недалеко от Риги. Началась операция «Альбион», в задачи которой входило установление контроля над западно-эстонским архипелагом, прорыв русской обороны и расчистка пути на Петроград.

По всей России разрастался страх, что правые и правительство просто отдадут город, это бельмо на их глазу. Что они позволят Красному Петрограду пасть.

29 сентября Ленин направил ЦК заметку «Кризис назрел». По сути она объявила политическую войну. В этот раз, чтобы его вновь не заглушили, Ленин отослал документ еще и в Петроградский и Московский комитеты.

Он повторно высказал решительное убеждение, что грядет революция по всей Европе. Он утверждал, что если большевики не захватят власть сейчас же, то окажутся «жалкими изменниками пролетарскому делу». В его глазах ожидание запланированного Второго съезда Советов было не только тратой времени, но и настоящей угрозой революции. «Теперь взять власть можно, – настаивал он, – а 20–29 октября ее вам не дадут взять».

И затем как гром с небес: «Видя, что ЦК оставил даже без ответа мои настояния в этом духе с начала Демократического совещания, что Центральный орган вычеркивает из моих статей указания на такие вопиющие ошибки большевиков, как позорное решение участвовать в Предпарламенте, как предоставление места меньшевикам в Президиуме Совета и т. д. и т. д. – видя это, я должен усмотреть тут «тонкий» намек на нежелание ЦК даже обсудить этот вопрос, тонкий намек на зажимание рта и на предложение мне удалиться. Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК , что я и делаю, и оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии».

Даже после этого послания Зиновьев озаботился публикацией в «Рабочем пути» позиции руководства, полностью противоположной ленинской. «Готовьтесь к съезду Советов, – писал Зиновьев. – Никаких частичных выступлений!»

Зиновьев: «Все силы сосредоточим на подготовке съезда Советов».

Ленин: «Ибо мое крайнее убеждение, что если мы будем «ждать» съезда Советов и упустим момент теперь, мы губим революцию».

В октябрьских лесах медленно опадали листья, покрывая железнодорожные пути. Деревья тряслись от ружейных залпов. Единственной надеждой России был Керенский – в этом он все еще уверен. Он кутался в ветошь своего мессианства, веруя, что избран чем-то или же для чего-то, хоть как-то.

Под постоянной угрозой переворота он держал последнее хилое Временное правительство в узде. Дух Керенского подтачивали ехидные сплетни. Раньше преданные, бывшие сторонники теперь стыдились, что когда-то почитали его. Расисты шептались, что он еврей. Гомофобы намекали, что он ненастоящий мужчина, указывая на его женственные черты. И с исчезновением последних клочков веры в него обрушилась паника из-за социальных и военных проблем.

Преступность в Петрограде давно нарастала как снежный ком, но первый день месяца принес ранее неведомый ужас. Мужчину и троих его маленьких детей жестоко убили в собственной квартире в Лесном. Еще одно зверство среди столь многих. Однако жертвы этого преступления проживали в том же здании, где располагалось местное отделение милиции. Она должна была нести патрули по приказу городской Думы.

Разве кто-то мог быть уверен в своей безопасности? Разве не достаточно ужасно, что некоторые районы уже и так под контролем бандитов, что на некоторые области не распространяется власть правительства? У парка развлечений «Олимпия» на Забалканском проспекте; на острове Голодай рядом с Васильевским; на Волково в Нарвском округе. Разве недостаточно, что город и так уступил территории преступникам и разбойникам, зачем им еще насмехаться над самой идеей правосудия? Разве мог кто верить, что правительство обладает хоть какой-то властью, если такое безобразие может твориться этажом выше отделения милиции?

У отделения собралась разъяренная толпа. Они забросали его камнями. Выломали дверь и разгромили.

Предсмертные судороги испаряющейся власти приобретали ожидаемые, но от этого не менее уродливые формы. 2 октября город Рославль Смоленской области «испил», как описывал «Смоленский вестник», «следующую чашу яда – погром». Толпа черносотенцев, скандируя «Бей жидов!», напала и убила несколько человек, обвиненных в «спекуляциях». Они нашли галоши в лавке, владельцем которой были евреи, хотя продавцы утверждали, что галош нет. Бесчинства продолжались всю ночь и следующий день. Газеты и власти пытались обвинить в насилии большевиков. Эта тема становилась все более популярной в либеральной прессе, несмотря на ее явную абсурдность с политической точки зрения и несмотря на засвидетельствованные усилия большевистских солдат по противодействию городским беспорядкам.

3 октября российский Генеральный штаб покинул Ревель, последний рубеж между фронтом и столицей. В связи с этим на следующий день правительство начало обсуждение эвакуации руководителей и ключевых отраслей производства – но не Советов – в Москву. Об этом узнали. Разразилось возмущение: буржуазия и правда собирается покинуть город, построенный для нее же два века назад. Город на костях. Исполком запретил любой переезд без своего одобрения, и ослабленное правительство отложило рассмотрение этой идеи.