Сергей Кара-Мурза - 1917 Февраль ↔ Октябрь. Две революции — два проекта

Вот что пишет философ начала ХХ века К. Ясперс в работе «Истоки истории и её цель»: «Западный мир с самого начала — со времен греков — конституировался в рамках внутренней полярности Запада и Востока. Со времен Геродота противоречие между Западным и Восточным миром осознается как исконная и вечная противоположность, являющая себя во все новых образах… И таким шифром, проходящим сквозь всю историю Запада, является противопоставление: Азия — Европа». 92

Потому в России и началась мировая революция крестьянских стран, пытавшихся избежать втягивания их в периферию западного капитализма. Это было всемирно-историческим событием, как бы к нему не относиться.

Остался без ответа вопрос: как могли ученые и философы в интеллектуальной партии кадетов оставить без внимания урок первой революции? Были интенсивные дискуссии о смысле этой революции в РСДРП между меньшевиками и большевиками, были определенные и отчетливые признаки того, что молодые крестьяне и рабочие из нового поколения будут более радикальными, чем в 1905 году. Более того, было очевидно, что огромная армия, призванная из этого поколения для I Мировой войны, будет еще более антибуржуазной , чем в 1905 г.

Выехав на фронт через месяц после революции (5 апреля 1917 г.), военный министр Гучков был поражен тем, что генералы подумывали о том, чтобы вступить в партию эсеров, тогда самую популярную. Он писал: «Такая готовность капитулировать перед Советом даже со стороны высших военных, делавших карьеру при царе, парализовала всякую возможность борьбы за укрепление власти Временного правительства».

Какие основания были предполагать, что Февральская революция вдруг приобретет либерально-буржуазный характер и убедит общество начать строительство капитализма ? Тем более, начать строительство капитализма во главе с правительством, в котором господствовали социалисты, революционеры и либералы из легальных марксистов! Понятно, почему уже летом люди, независимо от политических позиций, стали подозревать, что дело неладно.

Подойдем к проекту Февраля с другой стороны. Допустим, что в турбулентной среде политической системы России начала ХХ века кадетам, октябристам и меньшевикам было трудно распознать сигналы общностей возбужденного населения, уровень шума был высок. Удивляют эсеры, логику их выбора трудно понять, но факт — они вошли в либерально-буржуазную коалицию, выдвинули наверх Колчака (партия эсеров мобилизовала сотни своих членов для агитации за него на кораблях, и он же расстрелял группу депутатов Учредительного собрания от эсеров).

Но кадеты имели привилегию получать консультации непосредственно от Макса Вебера, ведущего социолога того времени. Это отступление для нас, граждан постсоветской России, крайне актуально. Труды Вебера о русской революции («русские штудии») в наш научный оборот ввел А.С. Кустарев (А. Донде) — историк, политолог, исследователь наследия Вебера.

Кустарев пишет: «В 1905 году началась русская революция. Макс Вебер одним из первых понял, насколько происходящее в России важно для мировой истории. Он бросил все свои занятия и занялся Россией. Стремительно выучил русский язык, вошел в контакт со своими русскими коллегами — среди них виднейшие русские либералы Петр Струве и Кистяковский, экономисты-статистики Кауфман и Святловский и др. — и написал две работы… В сущности, две книги. Переизданные вместе в 1990 году в полном собрании сочинений Вебера, они занимают том объемом около 750 страниц. И сегодня этот труд представляет собой самый большой компендиум хронографических, статистических и морфологических деталей, дающих вместе общую характеристику состояния российского общества на 1904-1906 год». 93

Прежде всего, Вебер указал на очень важные изменения капитализма начала ХХ века. Для ортодоксальных марксистов и либералов обычным было считать, что русская революция произошла « слишком рано » — не созрели для нее еще предпосылки, слаба была буржуазия, не созрела почва для демократии. Это представление устарело, оно не учитывает фазу «жизненного цикла» всей капиталистической формации, прежде всего Запада, следовать которому пытались и либералы, и меньшевики.

Изучая, события в России, М. Вебер приходит к гораздо более сложному и фундаментальному выводу: « слишком поздно! ». Он утверждал, что успешная буржуазная революция в России уже невозможна. И дело было, не только в том, что в массе крестьянства господствовала идеология «архаического аграрного коммунизма», несовместимого с буржуазно-либеральным общественным устройством. Главное заключалось в том, что российская буржуазия оформилась как класс в то время, когда Запад уже заканчивал буржуазно-демократическую модернизацию и исчерпал свой освободительный потенциал. Вебер считал, что буржуазная революция может быть совершена только «юной» буржуазией, но эта юность неповторима. Россия в начале ХХ века уже не могла быть изолирована от «зрелого» западного капитализма, который утратил свой оптимистический революционный заряд и занимается организацией дополняющей экономики на периферии Запада.

А. Кустарев пишет: «Самое, кажется, интересное в анализе Вебера — то, что он обнаружил драматический парадокс новейшей истории России. Русское общество в начале ХХ века оказалось в положении, когда оно было вынуждено одновременно “догонять” капитализм и “убегать” от него. Такое впечатление, что русские марксисты (особенно Ленин) вполне понимали это обстоятельство и принимали его во внимание в своих политических расчетах, а также в своей зачаточной теории социалистического общества. Их анализ ситуации во многих отношениях напоминает анализ Вебера».

Надо только удивляться, что к сходным выводам Вебер и Ленин пришли, исходя из разных философских посылок.

Уже в 1906 г. Вебер предвидел, с каким трудностями столкнется реформа Столыпина. Он подчеркивал, что коммунистический радикализм возникает именно там, где экономические условия существования крестьянства лучше всего (в среднем), то есть где понятия «состоятельность» и «бедность» становятся бытовой реальностью, а это происходит там, где повинности крестьян меньше всего. Таким образом, при аграрной реформе в России возникает дилемма: или социальное расслоение деревни, которое обрекает людей на голод и создает условия для бунта — или усиление общины. При этом Вебер указывал, что при капиталистической реформе села идеи архаического крестьянского коммунизма будут распространяться в сочетании с идеями современного социализма. Так оно и произошло в ходе становления большевизма.

Вебер указал особенность российского общества и государства, важную и для либералов, и буржуазии: «Власть делала все возможное, в течение столетий и в последнее время, чтобы еще больше укрепить коммунистические настроения. Представление, что земельная собственность подлежит суверенному распоряжению государственной власти (искоренявшей, кстати, частное право на всякое другое “нажитое” добро), было глубоко укоренено исторически еще в московском государстве, так же как и община».