Элизабет Хереш - Распутин. Тайна его власти

Бадмаев также пишет письмо Владимиру Александровичу Дедюлину, дворцовому коменданту, с просьбой повлиять на царя, чтобы тот не применял силу при высылке Гермогена и позволил ему и в случае с Илиодором, хотя это будет несколько сложнее, помочь в принятии «гуманного и достойного решения, несмотря на то, что с точки зрения интересов государства было бы важно потребовать повиновения обоих лиц…»

Дедюлин отвечает: «Сегодня я в задушевной форме поговорил с хозяином (царем) по поводу Вашей просьбы, и благодарю Вас за услуги в отношении Гермогена, который действительно безгранично предан государю и церкви и при этом превратился в настоящего революционера, (…) но что касается Илиодора, то Ваше письмо меня не убедило, и я не верю ни в его святость, ни в преданность царю и России. Он — фанатик, который не может жить без скандалов и публичных интересов. Он никогда не будет полезным, а только принесет вред…»

Бадмаев рекомендует Илиодору направить Николаю II объяснительное письмо, которое хочет передать ему вместе с письмом Дедюлина. Но события неожиданно принимают иной ход. В конце 1912 года оба самых серьезных противника Распутина покидают столицу. Распутин одержал победу над своими злейшими врагами.

Но даже после отъезда Гермогена нависшие над Распутиным тучи не рассеялись. Известный публицист М. Н. Новоселов пишет в «Голосе Москвы» статью под заголовком «Выкрик одного простого ортодокса»:

«„Quousque tandem abutere patientia nostra?“ [42] «Как долго ты хочешь злоупотреблять нашим терпением?» (Цицерон, речь против Каталины). Эти слова возмущения вырываются из груди православного русского при виде хитрого интригана, который как святой компрометирует святых перед церковью, ненавистного преступника души и тела — я имею в виду Григория Распутина. Как долго еще будет смотреть Священный Синод, который делает уже это много лет, на криминальную трагикомедию, которую перед вашими глазами глупо и бесталанно разыгрывает авантюрист?…»

Царь настолько рассержен бурей, поднявшейся в мире петербургской прессы, что, забывая об одном из основных прав, дарованных им самим конституцией 1905 года, а именно о свободе слова, вызывает к себе министра юстиции и министра внутренних дел и обязывает их «покончить с этими скандалами».

Министры не знают, что делать. Министр внутренних дел решается лично попросить ведущих главных редакторов в своих публикациях не касаться личностей царя, царицы и Распутина. Когда ему частично удается с помощью угроз министра юстиции наказать штрафами выпады против «сферы интимных отношений» династии, начинает активизироваться Дума, которая видит в этом попытку вторжения в основное право, дарованное конституцией. Лучшего аргумента для перехода в наступление неконсервативным фракциям в парламенте правительство и не могло придумать: в срочном запросе министру внутренних дел они хотят выяснить, что он предпринял для сохранения основного закона страны — конституции. Дело Распутина снова становится политическим.

В это смутное время Распутин делает многозначительные записи-намеки в своей тетради, которая стала известной как «Дневник». Он собственноручно надписывает тетрадь (обычную школьную тетрадь с поучительной цитатой из А. С. Пушкина на обложке) как «Дневник». В сущности, это просто бессвязные записи. Даже для русских их трудно расшифровать не только из-за необычной формы букв, но из-за выдуманного правописания слов, которые только частично связаны друг с другом, поскольку Распутин пишет на слух, а знаков препинания не знает. Но даже после расшифровки записи остаются загадочными. Их можно понять, только зная закулисную подоплеку того времени.

«…Блажен человек, — звучит после начальных слов хвалы Господу, — который воспринимает нападки за то, что он предсказывает правду, и он страдает за все хорошее, что он делает и за совет, который он дает. Сверху льется свет на все интриги и просветляет разум. Без разума нельзя служить царю — там нужен ум, как ясное солнце; если им не испортят землю, то это не грех; смотри, чтобы ты не испортил всего дела; он убежал к Папе — и если даже это так, фальшивая струна еще не расстраивает все (…) голос простого человека и суд господа дополняют друг друга; он проникает быстро в простой народ так же, как в мысли высокопоставленных людей и выдает настоящую правду. Каждый простой человек мудрее Соломона, его очень просто можно оценить по делам (…) Старуха не умела позвать своего внука, потому что у нее злой язык; тем, кто откуда-то приходит, хочется устроить страшный суд — что делать, чтобы простая душа не получала приговор…

Как знает весь наш мир, батюшка царь имеет тонкий философский ум, и чувство понимания охватывает в одно мгновение всю жизнь России; добро в его глазах охватывает всех и все, и он готов отдать свою жизнь не только как царь, в его глазах горят любовь и кротость и надежда, что его любят и его враги прощают ему, ему, помазаннику божьему (…)

Каждый знает его старание и работу, все знают, что ему не дано отдыхать, а постоянно совещаться, и его решения всем известны через нашу императрицу Александру Федоровну, у которой слабое здоровье; Матушка царица занимается только своими дочерьми и воспитанием своего сына, престолонаследника Алексея Николаевича а доказательство воспитания: как горит в нем любовь к Родине, как солнце — и любовь взаимна, они не знают, почему они его так все любят, он благословлен (…) — Великая княжна Ольга Николаевна имеет как раз царские глаза и доброту и сильный ум и может (могла бы) без труда управлять страной…»

Чтобы как-то утешить себя во время, когда против безвинно (по мнению царицы) преследуемого «Святого» плелись всяческие интриги, Александра увлеклась чтением высказываний Распутина, которые после каждой встречи с ним записывала в тетрадь, ставшую уже довольно толстой. На каждой странице нарисован крест, как это обычно бывает в переписке духовных лиц. На обложке — «посвящение», очевидно, с трудом написанное самим Распутиным разборчивым каллиграфическим почерком: «Здесь мой покой, славы источник, во свете свет. Подарок моей сердечной Маме. Григорий. Февраль, 1911».

Подразумевая за каждым словом Распутина глубокомысленные и не сразу открывающиеся мудрости, государыня, очевидно, придает значение и каждому бездумно сказанному изречению своего «духовного вождя» (стараясь точно и аккуратно фиксировать его в дневнике):

«Учиться, тогда станешь настоящим учителем. Никого не учи, учись только сам (…) Даже я, уже давно живущий и все переделавший, не стану говорить, что Господь уже закончил свои испытания, а жизнь заставляет меня учиться дальше. И с любовью я воспринимаю уроки жизни…»