Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Восток и средневековье. Том 3

Обычно это слово производят от «монах», связывая его с греческим «монос» — один. Возможно, что по отношению к монахам–отшельникам такое словопроизводство и правильно, но, конечно, оно абсурдно по отношению к членам монастырских общин, вся жизнь которых течет на людях в полной противоположности с одиночеством. По всем данным отшельническое монашество (чтобы не утверждали легенды) появилось значительно позже времени Бенедикта, и тогда же, надо думать, возникла этимология «монос» — «монах».

Морозов полагает (см.[5], стр. 435), что слово «монастырь» происходит от еврейского МНЕ (или МОНА) — исчислять, определять и АСТР — звезда, возможно, через посредство латинского «монэо» — наставлять, подсказывать и «астэр» — звезда. Таким образом, в буквальном переводе это слово означает место, где занимаются исчислением (наблюдением) звезд, т.е. астрологическую обсерваторию!

Но этот буквальный перевод на самом деле слишком узок. Для древнего, синкретического ума все науки сливались в одну единую Науку, нераздельную от Религии. Поэтому правильным переводом слова «монастырь» в его первоначальном значении будет «место, где занимаются Тайнами Неба» в форме астрологии, алхимии, магии, математики—каббалы, медицины и телогической философии. Чтобы избежать ложных ассоциаций с современными монастырями, Морозов предлагает называть монастыри в этом смысле «монастерионами», а их членов «монастерионцами».

В век, когда единственно достойным занятием мужчины из привилегированных слоев общества было военное дело, в монастерионы должны были идти лишь исключительные умы или люди, потерпевшие тяжкие жизненные катастрофы и семейные утраты и ищущие забвения в атмосфере научных трудов и благочестивых размышлений. Естественно поэтому, что хотя никакого обета вечного безбрачия от них не требовалось, оно выходило фактически вследствие несовместимости обязанностей семейной жизни с еженощными бдениями в астрологических обсерваториях и таинственных лабораториях. Никакого обета вечной жизни в Монастерионе тоже, конечно, не требовалось, и человек, утоливший свою Жажду познания, мог свободно вернуться в «мир».

Рудименты этой организации мы и наблюдаем в поздне–средневековых бенедиктинских монастырях.

Из непосредственных преемников Бенедикта I наиболее известен Григорий I (590—604 гг.), получивший прозвище «Великого». С его именем связывают начало католицизма и конец древнего периода в истории церкви ( см.[153], стр.29).

Григорий пришел к власти в разгар страшнейшей эпидемии чумы, от которой умер его предшественник Пелагий II (578—590 гг.).

«Едва ли в какое–нибудь иное время «черная смерть» наводила на людей такой ужас, как тогда. Прокопий и затем Павел Диакон подробно описали ее: «Людям казалось, что в воздухе слышны звуки труб, что на домах появляется ангел смерти, а по улицам носится демон чумы с привидениями и мгновенно поражает смертью каждого встречного. Больные умирали, погруженные в глубокую спячку или пылая от внутреннего жара. Их внутренности покрывались нарывами, и в опухолях содержалось черное, как уголь, вещество» ([5], стр. 455—456).

Григорий призвал духовенство и всех жителей Рима совершить искупительное шествие, что и было исполнено «с великим благолепием». Это шествие произвело исключительное впечатление. Грегоровиус пишет, что «… Чумную процессию 590 года можно было признать событием, с которого начинается средневековое существование Рима» (см.[5], стр. 456).

Эта процессия имела целью воззвать о помощи и спасении не к гневному Богу, Громовержцу, и не к его суровому сыну, Овну (он же Христос), а к его любящей супруге, милосердной деве Марии. Грегоровиус пишет, что «…Не Христос, а его мать призывалась спасти людей» и подчеркивает, что «…До этой чумы такая же процессия была бы связана с именем Христа, а во времена вандалов и готов—с именем апостола Петра. А теперь в воображении людей, искавших покровительства, богоматерь представлялась доступнее, чем ее сын, суровое наличие которого на мозаичных изображениях говорило людям, что они найдут в нем только страшного судью всего мира» (см.[5], стр. 470). Напомним (см. гл. 11), что в это время в вероучении доминировал безжалостный апокалиптический Христос, а его милосердный, евангельский образ только складывался.

Самым древним (относящимся к XV веку!) изображением Мадонны считается находящееся в Ара–цели. «Там же когда–то можно было видеть и изображение чумы на серебряных дверях, за которыми помещалась эта икона… Другая, находящаяся в Ара–цели картина, написанная на аспидном камне, представляет самую чумную процессию, среди которой несут на носилках образ Мадонны» ([5], стр. 457).

Таким образом, связь Мадонны с чумной процессией 590 г. сомнений не вызывает.

Легенда сообщает нам далее, что «в ответ на горячие мольбы небесной Девы, перед глазами народа предстал небесный образ: над памятником Адриана появился архангел Михаил. Он вкладывал в ножны свой пылающий меч, давая тем понять, что чума отныне прекратится» (см.[5], стр. 457). Здесь явно речь идет о яркой комете, знаменовавшей окончание чумы. Однако обращает на себя внимание, что ни в европейских, ни в китайских летописях кометы 590 года не значится. Ближайшая яркая комета указана под 568 (и 565) годом (это комета, которая дала повод к легенде о Данииле; см. гл. 9).

Надо думать, что представление о «богоматери» существовало (и притом в различных формах) и до Григория, но он был первым, кто предписал обратиться к богородице за помощью против чумы. Успех этого обращения выдвинул Мадонну в сознании верующих на первый план (до сих пор в Италии поклоняются скорее ей, чем ее сыну), а Григорий заслужил звание «Великого».

Таким образом, получается, что культ Мадонны в христианском вероучении датируется только концом VI века, а его фактическим основателем был Григорий.

Подобно тому, как катастрофы у Везувия вызвали к жизни культ Иеговы, чумная катастрофа VI века вызвала культ Мадонны.

Можно думать, что с самого начала деве Марии было астрономически сопоставлено созвездие Девы. В этой связи примечательно, что согласно легенде Григорий был насильно посвящен в звание понтифекса как раз 5 сентября, когда Солнце вступает в созвездие Девы (см. [5], стр.47 1 ).

Если не считать Григория основателем культа Мадонны, становится малопонятным, за что его удостоили звания «Великого». Приписываемые ему сочинения были опубликованы только в 1705 г. Они полны фантастических измышлений и их автор разделяет все позднесредневековые христианские суеверия (см.[5], стр.471—473).

Согласно церковной традиции почитание Богородицы было якобы Установлено на Эфесском соборе 451 года всего лишь лет на сто ранее времени Григория. Морозов полагает эту традицию легендарной и, возможно, инициированной Твинским (Довинским) собором 595 г. (см.[5],