Е. Прудникова - Революция 1917-го в России — как серия заговоров

Как писал Бакунин в письме одному из сторонников, «Альянс должен с виду существовать внутри Интернационала, в действительности же стоять несколько в стороне от него, чтобы лучше наблюдать за ним и руководить им». По этому поводу Маркс и Энгельс пишут: «Опираясь на эту франкмасонскую организацию, о существовании которой ни рядовые члены Интернационала, ни их руководящие центры даже не подозревали, Бакунин рассчитывал, что ему удастся на Базельском конгрессе в сентябре 1869 г. захватить в свои руки руководство Интернационалом…»

Маркс и Энгельс подозревают, что Бакунин, делегируя убийце Сергею Нечаеву мандат представителя Интернационала, намеренно «подставляет» его руководство — с целью захватить контроль над организацией, заместив его структурой совершенно иного типа, где члены делятся на «посвященных» и манипулируемых, а классовый состав представлен не создателями материальной стоимости, а представителями теневой экономики и люмпенами (босяками).

«Мы имеем только один отрицательный неизменный план — беспощадного разрушения. Мы прямо отказываемся от выработки будущих жизненных условий как несовместной с нашей деятельностью». Цитируя эти слова Бакунина, Маркс и Энгельс суммируют его кредо: «Анархия превращается уже во всеобщее всеразрушение; революция — в ряд убийств, сначала индивидуальных, затем массовых; единственное правило поведения — возвеличенная иезуитская мораль; образец революционера — разбойник…»

Далее авторы отмечают, что в Европе бакунинская организация с подобным кредо вполне устраивает буржуазию. «Вся либеральная и полицейская пресса открыто встала на их сторону; в Англии их поддержали буржуазные республиканцы, в Италии — свободомыслящие догматики, предложившие основать под знаменем Стефанони «универсальное общество рационалистов» (монастыри для атеистических монахов и монахинь и т. п.), организацию, по уставу которой в зале заседаний устанавливается мраморный бюст каждого буржуа, пожертвовавшего 10 000 франков, в Германии — со стороны бисмарковских социалистов…»

И марксисты, и бакунинские квази-анархисты идейно и материально зависят от англичан (Интернационал базируется в Лондоне). И те, и другие призывают к свержению существующего строя. Но в представлении подлинных красных, власть морально разложившихся монархий должна смениться властной машиной рабочего народа. По Бакунину, однако, освобождение рабочих усилиями самих рабочих должно произойти «без какого бы то ни было авторитарного руководства, даже и такого, которое избрано и санкционировано рабочими».

Такой образ будущего общества без власти вполне созвучен герценовской утопии — как и основанной на нем программе «Народной воли», где в числе требований — «широкое областное самоуправление, обеспеченное выборностью всех должностей, самостоятельностью мира и экономической независимостью народа; самостоятельность (крестьянского) мира, как экономической и административной единицы; принадлежность земли народу; полная свобода ассоциаций; всеобщее избирательное право; замена постоянной армии территориальной». И ни слова ни о буржуазии, ни о пролетариях позаимствованный у Герцена сценарий отказывает России в индустриальном будущем. Она должна быть отсталой — как Индия.

Приятели Герцена в своих письмах не скрывают своей принадлежности к тайным обществам. Так, его итальянский друг Леопольдо Спини жалуется: «Когда развалины бедной Италии будут скреплены цементом, мастер-каменщик окажется ненужной помехой, паразитом-трутнем, который должен быть изгнан из улья. Все это так, но сначала он является необходимым элементом премьером в опере».

От этих откровений о роли масонства Спини переходил к претензиям к Ватикану: «О, этой папа! Он перешел все границы, и я ему этого не прощу… Если бы он созвал в Риме Национальное собрание и провозгласил свободу, освобождение народов, он стал бы могучей, высшей силой». Точно с таким же демагогическим ультиматумом обращался Бакунин к Александру II в брошюре «Пугачев, Романов или Пестель»: государь, объяви «само себя управление», и души мы в тебе не будем чаять! И что мог ответить либеральный монарх человеку, уже стократно проклявшему любое и всякое государство, а свое кредо выразившему в подчеркнуто антихристианском, гностическом тезисе о равенстве энергии разрушения энергии созидания?

«Само себя управление» было главным мотивом Марии Спиридоновой, с дебоша которой на V Всероссийском съезде Советов начался мятеж левых эсеров в июле 1918 года. Она возмущалась централизацией власти в разоренной стране, требуя вместо нее «беспредельной свободы выборов, игры стихий народных» — тогда, дескать, и родится творчество, новая жизнь, новое устроение и борьба». Ее интеллектуальным наставником был мистик Аполлон Карелин, одновременно член ЦК левых эсеров и глава ложи тамплиеров в Москве. Когда большевикам приписывают полную дезорганизацию судебной власти после Октября, не упоминается, что министром юстиции в первом коалиционном правительстве был еще один «самоуправленец» Исаак Штейнберг.

Тайные общества в СССР были запрещены, но имена Герцена и Бакунина, не говоря об именах народовольцев, остались не только в революционном «пантеоне», но и в учебниках литературы и истории. Вместе с ними осталось наследие их философского яда, который начал вновь воспроизводиться буквально с первых лет возникновения так называемого «шестидесятничества». В частности, «соединение Маркса с Герценом» проповедовал М. Я. Гефтер и его школа — вместе с реабилитацией так называемых «правых большевиков». Этот рецепт, противоречивший самой истории левого движения в России и мире, имел единственной целью создание противовеса сближению государства и церкви, наметившегося в годы Второй мировой войны. Это была смыслоразрушающая операция, результаты которой дожили до Третьей смуты — когда снова одним из главных демагогических тезисов оппозиции (позиционирующейся как «левой») стало освобождение от всяческого «гнета», в том числе от призыва в союзную «постоянную» армию и ее замена на «территориальную»…

Регенерация философского яда и его проникновение в дискурс общественных наук происходит сразу же после того, как — аналогично середине 19 века — глава государства с «новым мышлением», страдая комплексом недостаточного личностного масштаба, подвергает хуле результат деятельности своего предшественника и намеренно пересматривает его подходы. Ахиллесова пята Хрущева — его догматическая антирелигиозность — хорошо видна извне, и сразу же используется в той островной империи, где геополитический опыт передается из поколения в поколение в аристократических родах. Граф Бертран Рассел, родной внук премьера Джона Рассела, потомственный земельный олигарх, становится для Хрущева новым Марксом и Энгельсом. Религию, говорит он, заменит наука. И Хрущев верит ему, следует его рекомендациям, ищет с его помощью других «европейских гуманистов», и главным признаком гуманизма в его представлении является атеизм. И ему невдомек, что граф Бертран Рассел, отвергая традиционные религии, высоко ценит так называемое эзотерическое христианство. От этой дружбы, через кукурузные поля, дорога ведет в антииндустриальный Римский клуб.