Константин Кеворкян - Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

Если Чемберлен поступил честно и благородно, умиротворив Гитлера и отдав ему в 1938 году Чехословакию, то почему же Сталин повел себя не честно и не благородно, умиротворяя через год Гитлера Польшей, которая все равно отказалась от советской помощи? Я уже не говорю о некоторых «особенностях» британской политики, о которых было хорошо известно современникам тех давних событий. «Германский посол вручил ему (Молотову. — К. К .), в качестве подарка Сталину, граммофонную пластинку с высказываниями Чемберлена в Мюнхене в том момент, когда он уговаривал Гитлера выступить против России» (64).

В конце 1939 года раздраженная Англия отозвала своего посла из Москвы, и западные союзники начали разрабатывать военный план действий против Советского Союза. После падения Франции в 1940 году «в архивах, захваченных во французском Министерстве иностранных дел, люди Риббентропа обнаружили доклад французского посла в Анкаре месье Массильи. В нем он описывал свою беседу с турецким министром иностранных дел, в которой месье Сараджоглу выдвинул идею воздушного нападения на русские нефтяные промыслы в Баку. Публикация этого документа вызвала ужас Москвы и большое замешательство в Анкаре» (65). Политика западных союзников и до заключения пакта Молотова—Риббентропа была явно антисоветской, а после него и подавно. Вплоть до того, что 14 июня 1941 года распоряжением президента Рузвельта все советские денежные средства в США оказались заморожены.

В пику западным союзникам добросердечные отношения между Германией и Россией подчеркивались всеми доступными средствами. Когда Сталин обнял военного атташе Германии в Москве и публично сказал: «Если мы будем держаться вместе, как братья, нам ничто не грозит в будущем», его слова перепечатали все германские газеты. Уильям Ширер записывает в своем дневнике: «Гитлер и Риббентроп направили рождест­венские поздравления товарищу Иосифу Сталину. Какая глупость. Телеграфирует: «Наилучшие пожелания благополучия лично вам счастливого будущего народам дружественного Советского Союза». На что Сталин ответил: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной» (66).

Молотов откровенничал перед писателем Феликсом Чуевым: «Сталин был крупнейший тактик. Гитлер ведь подписал с нами договор о ненападении без согласования с Японией! Сталин вынудил его это сделать. Япония после этого сильно обиделась на Германию, из их союза ничего толком не получилось» (67). И действительно — во время подписания пакта Молотова—Риббентропа шли ожесточенные бои с японскими войсками на Халхин-Голе. И откровенное предательство Гитлером своего партнера по Оси в значительной мере объясняет поведение Японии, которая не открыла второй фронт против СССР. Прямым следствием пакта Молотова—Риббентропа стало подписание обиженными японцами договора о нейтралитете с Советским Союзом весной 1941 года, заключенного в самой дружелюбной обстановке: «Говорят, вы с Мацуокой пели «Шумел камыш...», когда его провожали в 1941 году?» — «Было, было дело... — самодовольно улыбнулся Молотов. — Да, он еле стоял на ногах на вок­зале...» (68)

Может, вам показалось, что мы уж слишком отвлеклись от непо­средственной темы нашей книги, однако живое понимание атмосферы тех времен безусловно поможет нам лучше почувствовать остроту пропагандистских баталий и доводы различных сторон. После заключения договора с СССР пропагандистская машина нацистской Германии на полном ходу сделала умопомрачительный разворот. Еще 25 августа 1939 года в Мюнхене должна была состояться лекция на тему «Обвиняется Москва — Коминтерновский план мировой диктатуры», которую в последний момент пришлось заменить концертом русской музыки (69). Стамбульская газета «Тан» 28 августа сообщала: «Публика шутит на улицах Берлина по поводу советско-германского договора и, приветствуя друг друга, вместо обычного — «Хайль Гитлер», говорит — «Хайль Сталин» (70). Но далеко не все воспринимали заключенный союз как шутку. В те дни множество возмущенных до глубины души идейных нацистов в знак протеста бросили сотни своих нарукавных повязок со свастикой через ограду «Коричневого дома» в Мюнхене. Такой волны неповиновения нацистский режим не видел со времени Рёма. Впрочем, через несколько дней всё под себя подмяла разразившаяся война.

«Прежде чем Гитлер покинул Берлин, чтобы лично возглавить Польскую кампанию, он строго-настрого наказал Министерству пропаганды и прессе быть сдержанными по отношению к Англии и Франции. Следовало избегать всяческих нападок на эти страны по радио и в прессе, даже в целях самозащиты...» (71) Гитлер рассчитывал на то, что западные союзники не хотят воевать за Польшу. В Англии к гарантиям безопасности, выданным Польше британским правительством накануне войны, никогда не относились с большой симпатией. Между двумя странами не существовало традиционной дружбы, Польша считалась одним из тех диктаторских режимов, которые проявляли лишь присущие авторитарному господству ограниченность и притеснения. И наоборот, в то время в Англии имелось двадцать тысяч организованных германских нацистов и мощное прогерманское лобби.

И конечно, против развязывания полномасштабной войны на континенте выступали весьма влиятельные представители деловых кругов. Характерен в этом отношении ответ, прозвучавший в английской палате общин, на требования одного из депутатов поджечь зажигательными бомбами немецкий город Шварцвальд: «Что вы, этого нельзя делать, это — частная собственность. Этак вы в следующий раз попросите, чтобы мы бомбили Рурскую область» (72). Тот же американский бизнес вложил огромные средства в восстановление немецкой экономики после Первой мировой войны и вовсе не желал потерять свои инвестиции.

В самих Соединенных Штатах доминировали настроения «партии мира» — в начале сентя­бря 1939 года опрос показал, что за политику строжайшего нейтралитета высказываются 67,4 % американцев. При неофициальной поддержке Германии в США интенсивно пропагандировались идеи комитета «Америка — прежде всего», объединявшего сторонников нейтралитета. 12 июня 1940 года немецкий посол в Вашингтоне Томсен сообщил в Берлин, что «хорошо известный бизнесмен-республиканец... просит 30 тысяч долларов, чтобы оплатить рекламу в американских газетах на всю полосу под заголовком «Держать Америку вне войны!» (73) В ноябре 1940 года комитет уже имел 450 отделений на местах и, помимо 800—850 тысяч зарегистрированных членов, среди которых числился и знаменитый американский летчик, известный покоритель Атлантики Линдберг, движение охватывало 15 миллионов сочувствующих граждан. Конфиденциальные сведения о связях нацистов с американскими оппозиционерами дали возможность Рузвельту прямо заявить в своем обращении к американской нации от 29 декабря 1940 года: «Тайные агенты активно дей­ствуют и в нашей стране, и в соседних странах. Они стремятся посеять внутренние раздоры, создать обстановку взаимной подозрительности и раскола. Они стараются восстановить капитал против труда и наоборот. Они пытаются оживить давно забытую расовую и религиозную вражду, которой не место в нашей стране. Они используют для своих целей присущее нашей нации отвращение к войне» (74).