Александр Багаев - Презумпция лжи

Или же мы должны были быть настолько глупыми, чтобы посчитать… радиограмму, шифр , совпадение инвазии с приговором, а также молчание в Европе только случайностями?

Без удалённого контрольного знака (без фразы о том, что депеша была зашифрована посольским шифром) это слово — «шифр» — нелепо зависло в тексте в полном семантическом одиночестве. Но зато оно доказывает своим присутствием, что контрольный знак — был. Настоящий. Потому что иначе — кто бы об этой фразе вообще вспомнил и тем более стал её вымарывать?

И вот это и роднит мою первую улику со второй.

ОСТАВШИЕСЯ после роспуска III Коминтерна документы всех его руководящих органов хранились и хранятся до сих пор в основном в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма ЦК КПСС (ЦПА ИМЛ при ЦК КПСС), ныне именуемом Российским государственным архивом социально-политической истории (РГАСПИ).

В 1992 г. ко всем этим документам был открыт доступ всем желающим, [174]и удивляет в этом радостном факте только скорость, с которой все былые коммунистические тайны рассекретили. В остальном всё так и должно было случиться: страна пыталась избавиться от своего коммунистического прошлого, сгоряча и вопреки демократическим принципам чуть было даже не запретила Коммунистическую партию, а уж утаивать от народа какие-то прегрешения коммунистов тогда вообще никому в новой власти и в голову не могло прийти. Наоборот — все преступления и проступки целенаправленно, неутомимо, массово искали в ближайшем и подальше прошлом и всё найденное тут же выставляли напоказ.

Дальнейшее развитие событий кратко изложил, например, рецензент вышедшего в США исследования, посвящённого Коминтерну:

Рецензируемая книга подготовлена профессором Питтсбургского университета Уильямом Чейзом… В публикацию вошло 66 документов из фонда Коминтерна, хранящегося в РГАСПИ. Как сообщает автор, отбор документов был начат в 1992 г… В последующие годы происходило постепенное засекречивание материалов. Работа в архиве была прервана в 1996 г., после того, как значительная часть коминтерновской коллекции снова оказалась недоступной для ученых.

То, что это не пустые слова, подтверждено, хотя и в более умеренных выражениях, в справке самого РГАСПИ:

Несмотря на то, что большинство фондов архива открыто для исследователей, до сих пор ограничен доступ к ряду фондов Коминтерна, в том числе к тем, которые ранее были доступны, а также к шифрограммам и другим совсекретным делам.

Что? Опять как всегда у нас в России? Не успели сделать шаг вперёд, как со страху от собственной смелости уже пятятся назад?

Нет. И это как раз и есть самое печальное.

В 1992 ГОДУ начался ещё один процесс:

…группа французских и германских историков обратилась в Совет Европы и Международный совет архивов с предложением осуществить международную программу, направленную на обеспечение сохранности и облегчения доступа к документам Коммунистического Интернационала, хранящимся в (РГАСПИ)…

В конце 1992 г… было признано возможным осуществить международный проект, облегчающий доступ к материалам Коминтерна посредством использования новейших компьютерных технологий. После трех лет подготовительной работы в июне 1996 г. Росархив и MCA подписали Рамочное соглашение о реализации проекта. Осуществление проекта координируется Международным комитетом проекта (ИНКОМКА), в который входят представители Росархива, Совета Европы, MCA, РГАСПИ и организаций, являющихся спонсорами проекта — Федерального архива Швейцарии, Федерального архива Германии, Национального архива Франции, Министерства образования и культуры Испании, Библиотеки Конгресса США, Архива Открытое общество.

Весь этот скучный перечень в цитате сохранён с одной целью: чтобы стало понятно, кто готовил архивы Коминтерна к оцифровке, причём именно тогда, когда «происходило постепенное засекречивание материалов» этого самого архива.

Судя по тому, что никто тем не менее ни разу за всё прошедшее время нигде в мире даже не намекнул на это начавшееся в России очередное безобразие в обращении с Историей, совершалось «обратное» засекречивание если не по указке, то с ведома и согласия тех, кто, скажем так, пишет британским репортёрам и Нине Берберовой их неписаные правила.

И вот это-то и грустно. Потому что, как и в первой улике, если бы нечего было скрывать, то никто бы и не спешил в московские архивы и ничего бы там не вымарывал, не засекречивал в истории — или, если угодно, в биографии — настоящего Коммунизма.

А раз вымарывают, раз засекречивают, раз лишают его права на биографию — значит, это кому-нибудь нужно?

И значит — он был.

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЮ однажды восхитительным окказиональным образом назвали (кажется, это сделал Сергей Фёдорович Платонов) «слуховерствовательной» и «небыстрораспознавательной на правду и ложь». Отзыв нелестный, но наверняка правдивый.

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ роман «Железная женщина» у нас в России впервые опубликовали в перестроечном 1989 году в журнале «Дружба народов». Мало кому до того известная эмигрантка Нина Берберова сразу прославилась на весь Союз и даже побыла какое-то время кумиром читающей публики.

В романе хорошо ощущался жёсткий, иногда даже злой стиль автора. Скажем, после раскрытия «заговора послов» и высылки Локкарта из России Мура уехала в Питер и с помощью Чуковского устроилась к Горькому. Вот как этот эпизод преподнесла Н. Берберова:

Ей (Муре) кто-то сказал, что он (Чуковский) ищет переводчиков с английского на русский для нового издательства (Горького)… Она решила пойти к нему… Она никогда не переводила на русский язык… (он у неё) был недостаточен: она не только не знала его идиоматически, но она как будто бы даже щеголяла этим своим незнанием… И все кругом смеялись и говорили, что жизнь подражает литературе и Мура Бетси Тверской. Чуковский обошелся с Мурой ласково. Он не дал ей переводов, но дал кое-какую конторскую работу…

Написано, действительно, весьма жёстко. Но что поделаешь. Критика она и есть критика. Хотя если неприятный осадок на душе остался — можно затеять проверку: а настолько ли хорошо сам критик владеет предметом, чтобы о нём судить?

Но вот с «Железной женщиной» в этом смысле тогда сразу возникала неловкость. Ведь своё слово и какое! — о языке и стиле Нины Берберовой уже сказал наш всеобщий любимец и кумир в делах именно стилистических — Андрей Вознесенский. Посему любое сомнение в изяществе русского языка уже Берберовой означало не много не мало недоверие к мнению самого (Вознесенского).

Вознесенский тогда написал вступление к роману Берберовой: эссе под названием «Инфроман». В котором сказал: