Александр Багаев - Презумпция лжи

Как в таких условиях определить, с кем в стане противника можно было начинать переговоры?

Как тайно установить контакт с этими людьми, как обратиться к ним, не подвергая их опасности быть разоблачёнными у себя в стране?

Как остаться при этом в целях уже собственной безопасности как бы полностью непричастным к тайному обращению?

Как, несмотря на это, заставить их («Их») поверить и в своё реальное существование, и в свою компетентность, и в свои политические и властные возможности?

Как, наконец, установить с ними надёжную и «ультра»-строго засекреченную связь, оставаясь при этом анонимами для всего остального мира?

Ответы на все эти и многие другие связанные с ними второстепенные вопросы разбросаны в тексте «Красной симфонии», в особенностях её формы и стиля, в истории её публикаций. Есть ответ и на конкретно поставленный вопрос: зачем могли «Они» по собственной воле разгласить свои тайны и секреты? Вот он (курсив мой):

Р. — В настоящий момент я советую тому, кто начнет переговоры, чтобы они велись на почве строго конфиденциальной, с расточительной откровенностью … При наличии целой стены всяких предубеждений только правдивостью можно будет (добиться поставленной цели — А.Б.)…

Если согласиться, что написание и опубликование «Красной симфонии» — это попытка начать диалог, то очевидно, что она предпринята именно «строго конфиденциально, с расточительной откровенностью», и что как раз все «тайны и секреты семьи», в силу этой расточительности рассказанные, послужили «ключом» к доверию адресатов.

Есть, наконец, и выразительная, недвусмысленная концовка повести, у мастеров такого уровня обязательно суммирующая всё сказанное (эти завершающие «Красную симфонию» фразы произносит уже не Раковский и даже не доктор Ландовский, а сам «испанский переводчик» и «публикатор»). Вот они, последние слова в повести:

Габриель понимал, что предпринятые ими («Сталиным» с подачи Раковского. — А.Б.) шаги опасны для внутренней политики. Он говорил: «Игра может быть опасной. Наше умонастроение как среди масс, так и среди правящих, в высшей степени антифашистское… Можете себе представить, каким оружием против Сталина было бы доказательство того, что он заключил пакт с фюрером?»

Всем нам известно, что пакт СССР с Германией был заключен, что Польша была разделена и Сталин победил…

Не менее символично и ещё вот такое совпадение.

Р. — СССР продолжает сохранять свою коммунистическую форму и догмат; это — коммунизм формальный……исчезновение Сталина позволит нам превратить его формальный коммунизм в реальный. Нам достаточно было бы одного часа. Вы меня поняли?

Всего через пять лет состоялся партийный съезд, на котором прозвучал знаменитый секретный доклад Н.С. Хрущёва. Речь Хрущёв тогда держал не час, а подольше. Но «Сталин» в результате «исчез» всё-таки именно за такой невероятно короткий, моментатьный с точки зрения Истории срок.

ВОТ и эта моя повесть тоже подошла к концу.

Осталось только объяснить читателю, почему всё-таки эти два столь туго переплетённых между собой романа с ключом вызвали во мне достаточно доверия и показались настоящими настолько, что даже потратил на них несколько лет жизни в поисках, а в конце ещё и мучительно корпел проклятые долгие месяцы над трудной в работе рукописью.

Если бы не надо было всё-таки на чём-то поставить точку, я бы, конечно, и дальше рассказывал по этому поводу о всяческих исторических совпадениях, о том, например, как сразу вслед за моментальным «исчезновением» Сталина вновь объявились в Москве Мура и Эрнст Генри, и как тут же последовала дружно воспетая прогрессивной мировой общественностью «Оттепель», а друг Муриного друга Борис Пастернак получил за посредственный роман сразу Нобелевскую премию, а Александра Солженицына подцепила себе на хвост птица удачи, и именно ему достался заказ на задуманную, как очередную эпохальную, моментально переведённую на десятки языков, «коричневую книгу» — вместе с пропуском в никому из чужих недоступные страшные архивы…

Многое можно было бы ещё рассказать, и очень кстати, но точку ставить всё же пора.

И потому сейчас ограничусь в заключение только двумя краткими «уликами», а рассказ обо всех остальных не менее интересных и увлекательных совпадениях затею как-нибудь в другой раз.

МЕХАНИЗМ установления тайного контакта в «Красной симфонии» определён следующим образом:

Р. -…не нужно пользоваться способами личного обращения к «Ним»; надо ограничиться… изложением какой-нибудь рациональной гипотезы, зависящей от определенных неизвестных . Затем остается только ждать.

Если предположить, что сама «Красная симфония» и есть именно такая попытка обратиться, то весьма впечатляет, насколько безукоризненно она исполнена: никто никому лично слова не сказал (вообще непонятно, кто к кому обращается); прозвучала из ниоткуда в никуда всего лишь некая «гипотеза»; рациональность которой вполне вероятна; и чтобы убедиться, что она настоящая, достаточно просто распознать спрятанные где-то в повести «определённые неизвестные».

«Определённым неизвестным» можно было бы считать, например, то, что авторы использовали в своей мистификации именно Христиана Раковского. Только посвящённые могли знать наверняка, что он, скорее всего, избежал смертной казни на процессе поскольку, действительно, принадлежал к кругу очень близких «Им» соратников, и его, именно как такового, в 1938 г. ещё «не тронули» — как, например, «бандиты» в обычных ситуациях не трогают членов конкурирующих ОПГ выше определённого ранга (авторитетов).

Сравнение с «бандитами» именно для данного контекста заимствую у Брюса Локкарта. Он в первой книге своих мемуаров (выпущена в 1932 г.) рассказал, как его после ареста в 1918 г. в Москве обменивали на Максима Литвинова, которого специально с этой целью тоже арестовали в Лондоне. Британское правительство и большевики поначалу никак не могли договориться, кто из них отпустит своего заложника через границу первым. Переговоры у них зашли в тупик. Дальше цитирую рассказ Брюса Локкарта:

Я такое развитие событий предвидел уже тогда, когда ещё только прочитал о предложении совершить обмен в «Известиях». Я понимал, что не о Литвинове большевики заботились им на него было наплевать; им важно было не запятнать свою репутацию. Поэтому в деле такого рода с ними можно было договориться, только поймав их на слове: раз сказав что-то, они уже не смогли бы потом поступить как-то иначе. Стоило применить к ним это принятое среди бандитов правило — и они бы себя как бандиты и повели.