Александр Стыкалин - Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе

Выраженное Черняевым мнение о невмешательстве Москвы во внутренние венгерские дела, связанные с переоценкой событий 1956 года, не стало, впрочем, единственным в среде советской партийно-государственной номенклатуры. Иной позиции придерживался председатель КГБ СССР В. А. Крючков, осенью 1956 года служивший третьим секретарем посольства СССР в Венгрии. Развернувшаяся в Венгрии кампания по пересмотру характера событий, по мнению Крючкова, нацеливалась на «дискредитацию всего пути, пройденного ВСРП, подрыв авторитета партии и ее нынешнего руководства, разжигание недружественных Советскому Союзу настроений» [768]. Для того чтобы по возможности воспрепятствовать ее проведению, Крючков предлагал передать в распоряжение партаппарата ВСРП хранившиеся в подведомственных КГБ архивах документы 1930-х годов, проливавшие свет на неблаговидную роль И. Надя как агента-осведомителя органов НКВД, виновного в аресте и гибели некоторых венгерских коммунистов (об этом речь уже шла на страницах нашей книги). Учитывая популярность И. Надя среди сторонников кардинальных реформ и превращение этого политика в своего рода символ сопротивления венгерского общества навязываемым ему извне тоталитарным формам правления, его компрометация могла стать орудием (насколько эффективным – это другой вопрос) контрреформаторских сил в ВСРП в противоборстве со своими идейно-политическими оппонентами. Крючков убедил своих соратников по Политбюро ЦК КПСС в том, что предложенный им шаг отвечает интересам СССР, поскольку ослабил бы политические и моральные позиции антисоветски настроенных сил в рядах активизировавшейся в 1989 году и уже открыто претендовавшей на власть венгерской оппозиции. Документы были переданы в Будапешт, и первый секретарь ЦК ВСРП К. Грос доложил партийному пленуму о раскрывшихся фактах, которые были весьма болезненно восприняты большинством узкого партактива. Не только реформаторски настроенные председатель ЦК ВСРП Р. Ньерш и премьер-министр М. Немет, но и гораздо менее последовательный в этом отношении К. Грос пришли к выводу о нецелесообразности обнародования полученных из Москвы документов, поскольку это лишь подлило бы масла в огонь общественно-политического противостояния, но отнюдь не повлияло бы на происходивший пересмотр исторических оценок [769]. Документы, о которых идет речь, не публиковались до 1993 года.

Попытки части руководства ВСРП при довольно слабой поддержке Москвы воспрепятствовать продвижению новой линии в оценке происходившего осенью 1956 года оказались совершенно неэффективными. Кардинального пересмотра теперь было не избежать, дальнейшее изучение, трактовка октябрьских событий отныне приняли неконтролируемый характер, определяясь наряду с закономерностями развития самой науки и широким интересом общественного мнения к проблеме отнюдь не ходом внутрипартийных дискуссий, а прежде всего динамикой политических процессов, происходивших в 1989 году в венгерском обществе в условиях кризиса власти ВСРП и активизации оппозиционных движений, становившихся все более массовыми. Таким образом, выступление Пожгаи явилось жестом хотя и важным для партийных реформаторов, рассчитывавших удержаться на плаву, но запоздалым для партии в целом, и более того, способствовавшим делегитимизации власти ВСРГТ. Уже к весне 1989 года роль аппарата ВСРП в формировании образа событий 1956 года была сведена к нулю. Обновить охранительную платформу, заложить под нее новые основания, таким образом, явно не удалось. Даже мягкие сторонники прежней «контрреволюционной концепции» во главе с главным идеологом партии Д. Ацелом понимали, что саму формулу контрреволюции следует решительно отбросить, предложив более взвешенный подход, отметив двойственный характер октябрьских-ноябрьских событий. Позиция Береца подвергается критике за односторонность [770]. В начале 1989 года стало особенно очевидно, что вопреки тем иллюзиям, которые когда-то питал Кадар, речь идет не о спорах по предмету, отвлеченному от сегодняшних венгерских реалий: раскол партии и общества по вопросу об отношении к событиям 1956 года становился конфликтогенным фактором, источником серьезной политической и социальной напряженности. Конечно, не выступление Пожгаи породило этот раскол, но оно его четче обозначило.

Самым первым следствием выступления Пожгаи стала эскалация требований реабилитации репрессированных и прежде всего И. Надя, по образному выражению Я. М. Райнера, оказавшегося «едва ли не самым живым участником венгерского демократического процесса на его самой динамичной стадии» [771]. Актом, окончательно подорвавшим основы легитимности кадаровского правления, и одновременно символом завершения всей 32-летней эпохи стала собравшая сотни тысяч людей массовая манифестация 16 июня 1989 года при перезахоронении Имре Надя и трех казненных вместе с ним его соратников.

Перезахоронение останков Имре Надя. Июль 1989 года

Кадар скончался 6 июля 1989 года, по символическому совпадению в тот самый день, когда венгерский суд формально реабилитировал Имре Надя. Человек, с большей или меньшей эффективностью управлявший Венгрией более 30 лет и некоторое время персонифицировавший собой реформаторское начало в социалистическом лагере, еще при жизни мог увидеть сделанный своей нацией выбор в пользу чуждых ему западных моделей, основанных на политическом плюрализме. С 33-летней дистанции стал очевиден парадокс: не будучи в отличие от Кадара сильным политическим практиком и хуже представляя себе пределы возможного, И. Надь, вопреки своим левым убеждениям ставший (как отмечалось в этой книге выше) знаменем сил, выступавших в конце 1980-х годов за смену системы, в известном смысле доказал перед Кадаром, пусть заочно, свою историческую правоту. Кадар умер, оставив свое «политическое завещание» – серию интервью по широкому кругу проблем новейшей истории Венгрии, которое в новых условиях было уже не обязательным для всей системы политпросвещения программным документом, а всего лишь одним из исторических источников в ряду многих других.

Подъем забастовочного движения в Польше в августе 1980 года совпал по времени со вступлением венгерской экономики в длительную полосу стагнации. Режим Яноша Кадара, на протяжении 1970-х годов привлекавший немалое внимание западного леволиберального экспертного сообщества как наиболее удачная попытка надолго примирить общество одной из стран советской сферы влияния в Восточной Европе с коммунистической властью [772], преодолел апогей своего развития, начал явно клониться к упадку. Негласный общественный договор, гарантировавший неуклонное повышение уровня жизни населения в обмен на отказ граждан ВНР от любого рода политической активности, выполнять с каждым годом становилось все труднее; кадаровская модель «прагматического социализма» давала трещину. Летом 1979 года венгерское общество, уже успевшее привыкнуть к определенному уровню потребительских стандартов и поступательному, хотя и медленному росту благосостояния, было шокировано повышением цен на основные продукты питания на 20 %. Поставив перед собой в качестве приоритетной задачу сохранения достигнутого уровня жизни, правительство берет новые кредиты на Западе, что только усиливает зависимость венгерской экономики от конъюнктуры цен на нефть [773]. Все большая часть бюджета шла на погашение внешних займов. Заботясь о сохранении общественного спокойствия, власть по-прежнему сторонилась вмешательства в частную жизнь граждан, реагируя лишь на откровенно враждебные проявления. Одновременно она разрабатывает новые меры, направленные на повышение социальной мобильности. Как бы там ни было, замаячившая на горизонте утрата гражданами привычного, гарантированного достатка и возможности дополнительного заработка делала более зыбкой почву под заключенным общественным договором, подрывая венгерскую модель либерально-прагматического социализма в самих ее основах. Возникает реальная перспектива новой политизации успешно деполитизированного в течение 1960-1970-х годов венгерского общества, причем политизации на явно оппозиционной властям основе.