Николай Платошкин - История Мексиканской революции. Выбор пути. 1917–1928 гг. Том 2

Верховный суд Мексики счел незаконным замену бессрочной собственности ограниченными во времени концессиями и признал «нефтяной закон» неконституционным: нарушающим закрепленную в Конституции нерушимость частной собственности. 26 декабря 1927 года Кальес внес на рассмотрение Конгресса поправки в статьи 14 и 15 «нефтяного закона». Ключевое значение имела новая редакция статьи 14 – она отменяла временные ограничения на права собственности, приобретенные нефтяными компаниями до момента вступления Конституции Мексики в силу. Конгресс быстро одобрил поправки, и согласно закону от 3 января 1928 года права собственности нефтяных компаний, приобретенные до мая 1917 года, получили постоянный характер. Что касается подтверждения «позитивных действий» нефтяных компаний по разработке нефти на приобретенных участках, для доказательства этого был установлен годичный срок, истекавший в январе 1929 года. Причем по сравнению с прежней редакцией закона нефтяным компаниям было легче доказать наличие этих самых «позитивных действий». Например, было достаточно предъявить властям арендный договор на участок в доказательство намерений в будущем осуществлять нефтедобычу.

Поправки к закону редактировал лично Морроу, и, естественно, он, как и государственный департамент в целом, выразил полное удовлетворение новым мексиканским законодательством. Ведь Кальес пошел на ключевую уступку – отменил обратный принцип действия Конституции, к тому же зафиксировал это в мексиканском законе. Правда, нефтяным компаниям не понравился и новый закон – в нем по-прежнему говорилось о концессиях, пусть и бессрочных. Но госдепартамент предупредил, что отныне нефтяным компаниям в борьбе против мексиканского правительства придется рассчитывать только на собственные силы.

Таким образом, попытка Кальеса регламентировать применение статьи 27 Конституции закончилась полным поражением. Теперь положения «соглашений Букарели» были не только подтверждены, но и приобрели уже юридически обязательную для мексиканского правительства форму. Советское полпредство так оценивало исход «нефтяной войны»: «В нефтяном конфликте Кальес, несомненно, пошел на уступки Соединенным Штатам, но он сумел это сделать, сохранив лицо и создав иллюзию, что Мексика не сдала позиций. Надо сознаться, что Кальес не легко шел на компромисс. Правительство не ощущало себя достаточно крепким, чтобы дать бой Соединенным Штатам на вопросе о нефти, и не сумело использовать общественные настроения более революционных элементов Мексики в этом конфликте». [628]

Президента побудила пойти на уступки сложная внутриполитическая ситуация в стране: шла полномасштабная война против религиозных мятежников «кристерос», осенью 1927 года в армии был раскрыт заговор, участвовавшие в котором генералы хотели убить Обрегона и Кальеса. Наконец, в стране росло недовольство выдвижением Обрегоном своей кандидатуры на президентских выборах 1928 года. Выражением этого недовольства и стал заговор военных. Ведь в 1910 году мексиканская революция начиналась под лозунгом недопущения переизбрания одного и того же лица на пост президента. Это было святым принципом революции и единственным ее постулатом, который не вызывал возражений у различных политических партий и групп.

Американцы полностью использовали проблемы Кальеса в своих интересах. Борьба «социалиста» из Соноры за национальный суверенитет завершилась тотальным фиаско.

Нормализовав отношения с США, Кальес решил испортить их с СССР, чтобы показать американцам всю искренность произошедшего между США и Мексикой сближения. В качестве повода выбрали вышеупомянутую помощь советских профсоюзов (50 тысяч рублей) бастующим мексиканским железнодорожникам. МИД Мексики вызвал Коллонтай и сделал советскому полпредству официальное представление по данному вопросу. Это было более чем странно, если учесть, что и КРОМ, и ВЦСПС оказывали финансовую помощь бастовавшим в то же время английским шахтерам. Помощь профсоюзов друг другу считалась абсолютно нормальной. Другое дело, что железнодорожники вызывали ненависть министра промышленности и неофициального босса КРОМ Моронеса, так как упорно не хотели вступать в его профсоюз.

Однако, в отличие от периода, когда полпредом работал Пестковский, власти Мексики все же не доводили отношения с СССР до крупного кризиса – слишком сложны были в то время американо-мексиканские отношения.

В Мексике у Коллонтай обострились проблемы с сердцем. «Климат здесь очень тяжелый. Разреженный воздух, которым трудно дышать, сердце устает, мучит удушье и сердцебиение», – писала она своей подруге.

5 июня 1927 года Александра Михайловна покинула Мексику и вернулась на дипломатический пост в Норвегию, где добилась высылки Троцкого. Пост советского полпреда в Мексике некоторое время оставался вакантным. [629]В этих условиях ничто не мешало Морроу развить бурную деятельность.

В 1946 году мексиканское правительство наградило Коллонтай высшим орденом страны «Агила Ацтека». В 1927-м ее провожали не только дипломаты, но и делегации мексиканских рабочих и крестьян. «Особенно меня тронуло, – написала она в дневнике, – прощание с рабочими. Текстильщики-кустари преподнесли мне художественные сарапе с моими буквами – А. К., вплетенными в ткань». Группа рабочих преподнесла ей отполированный кокосовый орех с надписью: «Товарищу Коллонтай. Империалисты тебя ненавидят, революционеры тебя любят. Пусть живет в наших сердцах дружба Мексики с Россией!» На орехе был выжжен броненосец «Потемкин».

Оставшийся после отъезда Коллонтай «на хозяйстве» Хайкис тоже не сидел без дела. 9 августа 1927 года он написал письмо заместителю председателя РВС СССР Уншлихту, в котором сообщал, что «в последнее время в мексиканские порты заходили суда иностранных государств. Вскоре предстоит визит немецкого корабля «Эмден». [630]Хайкис предлагал организовать визит в Мексику советского учебного военного корабля, считая, что он будет и «прекрасной тренировкой для наших молодых моряков». [631]Однако из этой идеи ничего не вышло.

Американский посол в Мексике Морроу с дочерью

Еще до приезда Морроу, в том же августе 1927-го Хайкис сообщил Чичерину, что в советско-мексиканских отношениях намечается ухудшение. Причиной этого была помимо традиционного влияния перипетий отношений Мексики с ее северным соседом развернувшаяся президентская кампания. Хайкис отмечал растущие шансы Обрегона на президентское кресло. Он писал, что «поскольку Обрегон является представителем правого крыла мексиканской буржуазии (Кальес представляет ее левое крыло)», многим мексиканским правительственным чиновникам «кажется целесообразным не только не афишировать своих симпатий к нам, но – отмежевываться от нас». [632]Хайкис полагал, что преждевременно делать окончательные выводы относительно политики Обрегона по отношению к СССР, «но все же можно уже и сейчас утверждать, что, несмотря на то, что именно Обрегон установил дипломатические отношения с Союзом и что, несомненно, его правительство не будет носить до известной степени, как нынешнее правительство Кальеса, лабористской окраски (лабористы… явно враждебны нам), политика эта будет менее дружественной, чем политика Кальеса, особенно в период конца 1926 г. и первой половины 1927 г.». [633]В качестве фактической основы своего прогноза Хайкис привел следующий пример. Католическая пресса США (например, газета «Уэстерн Америкэн») напечатала приписываемое Коллонтай интервью, в котором она якобы в резкой форме критиковала Кальеса. Эта фальшивка настолько расходилась с имиджем Коллонтай в Мексике, что даже «реакционные» мексиканские газеты, как подчеркивал Хайкис, не стали перепечатывать этот материал. Но зато «интервью» появилось «в обрегонистском органе «Эль Монитор Републикано» – по сведениям Хайкиса, «по требованию группы обрегонистов-депутатов федерального парламента от штата Мичоакан». «Интервью это, – писал Хайкис, – произвело весьма отрицательное впечатление как на самого Кальеса, так и среди дружественной нам части общественных и политических кругов. Зная отношение Александры Михайловны к Мексике и ее осторожность, я счел возможным, не тратя время на списывание с нею, опровергнуть интервью как фальшивку». [634]