Евгений Шумигорский - Отечественная война 1812-го года

Если верить рассказу Балашова о подробностях свидания его с Наполеоном, то русский посланец удачно ответил на вопрос его, какая дорога ведет в Москву: «в Москву ведет много дорог; Карл XII избрал дорогу на Полтаву».

Наполеон вступил в Вильну почти беспрепятственно уже 16 июня, преследуя отступавшая к Дриссе русские войска. Поляки встретили его восторженно, объявляя его восстановителем Польши. Но Наполеон холодно принял депутацию польского сейма, прибывшую к нему из Варшавы с просьбою о восстановлении Польского королевства в древних его границах, сказав ей, что поляки должны сами своими усилиями достигать желаемой ими цели. Он хотел только заставить поляков принести все жертвы для успеха своего похода. Не довольствуясь войсками Варшавского герцогства, он приказал начать в литовских губерниях формирование 5 пехотных и 4 конных полков, назначая командирами и штаб-офицерами в них знатных дворян, а на низшие должности — обер-офицеров и унтер-офицеров из войск Варшавского герцогства. Он учредил в Вильне из семи членов-поляков комиссию временного правительства великого княжества литовского под наблюдением французского комиссара. Целью этой комиссии было управление, именем Наполеона, занятыми им, русскими областями, продовольствие французских войск, взимание податей, устройство почт, организация ополчения и пожертвований. В городах образована была народная стража и жандармские команды. Поляки на каждом шагу, пользуясь всеми удобными случаями, старались показывать ненависть к России и раболепство пред Наполеоном. За поляками французы не видели исконных насельников края — литвинов и белорусов, которые не только не сочувствовали им, но проклинали пришельцев за их насилия и грабежи. Уже тотчас по переходе чрез Неман французская армия начала страдать от голода и климатических условий страны. Продовольственные запасы, заготовленные для своих войск Наполеоном, не могли поспевать за быстрым движением его армии, а литовские губернии уже были истощены долгим пребыванием среди них русских войск. Когда пайки, находившиеся при солдатах, были съедены, французы почувствовали острую нужду в продовольствии. Начались грабежи мирных жителей, и селения, находившиеся на пути французов, быстро опустели: жители спасались среди лесов и болот. Особенно свирепствовали солдаты, отставшие при скором марше армии, и дезертиры. 20 июня Наполеон отдал приказ по армии, в котором сам засвидетельствовал начинавшееся разложение своей армии. «В тылу армии, — писал он, — совершаются преступления бродягами и солдатами, недостойными имени французов. Они затрудняют сообщения и препятствуют устройству продовольствия»; он приказал предавать их суду, а для поимки их образовать три маршевые колонны. Кроме того, в половине июня начались бури и ливни, размывшие дороги. Лазареты наполнились больными солдатами, до 10 000 лошадей пало в одну ночь. Наполеон, таким образом, с самого начала похода, должен был увидеть, что поход в бедной, мало населенной стране, с суровым климатом, представляет иные задачи, иные трудности, чем прежние походы его в Западной Европе. Чтобы привести в порядок хозяйственную часть армии, он принужден был отказаться от быстрого преследования русских войск и прожить в Вильне целые две недели, остановив здесь и значительную часть армии. Но пресечь зло в корне Наполеону не удалось, и при дальнейшем походе оно развилось еще более, главным образом от недостатка средств в продовольствии.

Между тем, наши войска отступали в глубь России. Целью отступления их полагалось соединение 1-й и 2-й армий, разъединенных стратегическим планом Наполеона. «Барклай де Толли и Багратион более не увидятся», насмешливо говорил Наполеон, не предвидя того, что французы сами не будут в состоянии совершать быстрых движений. Действительно, русские войска находились в тяжелом положении. Войска 1-й армии быстрыми маршами успели сосредоточиться 27 июня в Дрисском лагере, но здесь обнаружились все его недостатки, делавшие из него своего рода ловушку для русских войск, которою Наполеон не замедлил бы воспользоваться. В день вступления в Дрисский лагерь в приказе по войскам, было объявлено, что «Дрисский лагерь является целью, к которой они стремились» и что «теперь предстоит новый случай оказать известную их храбрость и приобрести награду за понесенные труды», и таким образом выражена была готовность принять сражение с Наполеоном; теперь ожидали только известий от князя Багратиона, чтобы отступать еще далее, к Полоцку. Известия эти также были печальны. Подавляемый превосходными силами неприятеля, не допускавшими, его соединиться с Барклаем, Багратион, отбивая на каждом шагу нападения врага, отступал к Могилеву на Днепре и таким образом не мог сблизиться с 1-й армией. Вследствие этого и 1-я армия 4 июля вышла из Дрисского лагеря и двинулась по правому берегу Двины к Витебску, оставив на Двине для защиты Петербургской дороги корпус войск под начальством графа Витгенштейна, численностью до 30 000 человек.

В Дриссе явился к императору Александру Балашов с отказом Наполеона вступить в переговоры на указанном императором условии, и тогда же выяснилось вполне численное превосходство неприятельских сил и наша неготовность к войне. «До сих пор, — писал император Александр кн. Салтыкову, — благодаря Всевышнего, все наши армии в совершенной целости, но тем мудренее и деликатнее становятся все наши шаги. Одно фальшивое движение может испортить все дело против неприятеля, силами нас превосходнее, можно сказать смело, на всех пунктах. Против нашей 1-й армии, составленной из 12 дивизий, у него их 16 или 17, кроме трех, направленных в Курляндию и Ригу. Против князя Багратиона, имевшего 6 дивизий, у неприятеля 11. Против одного Тормасова силы довольно равны. Решиться на генеральное сражение столь же щекотливо, как и от оного отказаться; в том и другом случае легко открывать дорогу на Петербург; но, потеряв сражение, трудно будет исправиться для продолжения кампании. На негоциации же нам и надеяться нельзя, потому что Наполеон ждет нашей гибели и ожидать доброго от него есть пустая мечта. Единственно продолжением войны можно уповать с помощью Божиею перебороть его». Тогда же Александр писал Шведскому наследному принцу (Бернадоту): «Будьте уверены, что, когда началась война, мое твердое намерение протянуть ее на многие годы, хотя бы пришлось мне сражаться на берегах Волги».

Но для этой цели нужно было возбудить патриотизм русского народа, побудить его к жертвам людьми и имуществом, возжечь наконец народную войну. Со времен Петра Великого, Россия не вела войны в своих пределах; даже нашествие Карла XII коснулось лишь южных ее границ, Малороссии. Жертвуя людьми и деньгами, русский народ привык следить за военными действиями из прекрасного далека. Так относились сначала и к войне 1812 года. «Стали ходить смутные слухи, что Бонапарт с нами не ладит и что как бы не было войны. Ну, что-ж? Разве мы прежде не воевали? То с немцами, то с Турцией или со шведами; отчего же не повоевать и с Бонапартом? Тогда толковали, что Тильзитский мир, очень невыгодный для России, оттого и был так легко заключен нашим государем, что имелось в виду нарушить его при первом удобном случае. Потому неладные отношения между нами и Бонапартом не очень нас смущали: пусть грозит — повоюем». Но теперь с Бонапартом на Россию шел весь Запад Европы, и нашествие его угрожало коренным русским областям, даже обеим столицам государства — Петербургу и Москве. Не зная сущности дипломатических переговоров между Александром и Наполеоном, русские люди возмущены были одним фактом нашествия иноплеменников на русскую землю и готовы были для изгнания их на всевозможные жертвы. Чувство любви к родине объединило все сословия, примирило самые противоположные интересы, Подготовляя поход свой на Россию, Наполеон рассчитывал возбудить крестьян против помещиков, склонить их на свою сторону уничтожением крепостного права. Мысль эту многие и в России считали справедливою. «Многие из помещиков, — говорит Вигель, — опасались, что приближение французской армии и тайно подосланные от нее люди прельщениями, подговорами, возмутят против нее крестьян и дворовых людей. Напротив, в это время казалось, что с дворянами и купцами слились они в одно тело». Поэтому призыв к народу для отражения нашествия был как нельзя более кстати. Еще в Дриссе объявлены были распоряжения о сформировании новых полков и о рекрутском наборе в западных губерниях, но уже чрез день по выходе из Дриссы император Александр подписал воззвание к Москве и манифест о вооружении всего государства против Наполеона, написанные красноречивым пером адмирала Шишкова. «Да встретит он, — говорилось в манифесте, — в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном Палицына, в каждом гражданине Минина… Народ русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: с крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют». Чтобы лично руководить организацией .народных сил для отпора Наполеону, император Александр решился в Полоцке оставить армию и, на пути в Петербург, посетить Москву.