Степан Злобин - Салават Юлаев

Сменившись с поста, Чудинов стал шарить в толпе башкирина в лисьей шапке, но тот куда-то пропал. Старый солдат хотел уже идти домой, как вдруг на крыльце магистрата увидел башкирскую лисью шапку и радостно кинулся к ней...

На другой день Чудинова арестовали. Башкирец в лисьей шапке, которому он отдал письмо, оказался не Нур-Камилем. Это был посланный генерала Фреймана, который привез пакет воеводе. Он же отдал воеводе и письмо Салавата, в котором было написано не об "одежке", а о присылке пилы.

В каземат ворвались солдаты. Они не нашли ни чернил, ни пера, ни бумаги, но Салавата избили.

- Грамотный, сукин ты сын! Письма писать затеял?! Пилу тебе надо, собака!.. - тыча носками сапог Салавату в бока и в лицо, ударяя его каблуками, кричал на него тюремный смотритель. - Грамотный, дьявол! Солдата ты мне погубил! Дурака за тебя кнутом теперь до смерти задерут. Тебе все равно уже на каторгу, а русского дурака ты за что погубил?.. Отвечай мне, поганец, кто дал чернилу с бумагой? Кто дал? Отколе ты взял?! - допрашивал Колокольцев.

Избитого Салавата снова перевели в каземат, выходивший во двор окнами. Но страсть к свободе настолько вошла в его душу и сердце, в плоть и кровь, что Салават не смирялся... Он бунтовал день и ночь и не мог поверить в жестокость своей судьбы. Ночью, под шум дождя, вскакивал Салават со своей подстилки; ему казалось, что желание свободы прибавило ему сил, он хватался за решетки в окне, дергал их и старался как-нибудь расшатать. Гнойные струпья, бывшие на спине его, лопались от натуги, но Салават не чувствовал никакой боли. Иногда казалось ему, что кирпичи стены подались под его напором, ликующий крик готов был вырваться из его горла... Но часовой, заметив его, снаружи стучал в окно, и Салават валился без сил на солому, томлением и тоской провожая бессонный, мучительно медленный осенний рассвет...

"Может быть, Нур-Камиль не попался с этим письмом? - иногда мелькала надежда у Салавата. - Может быть, ходит он возле тюрьмы, ожидая удобного часа?!"

И вдруг Третьяков, принеся Салавату две пары новых портянок и две пары лаптей, хмуро сказал:

- В дорогу сбираться!

И тихо, совсем беззвучно, по-башкирски добавил:

- Дорога хорошая будет... Нур-Камиль говорит...

Третьяков ушел, хлопнув дверью, а Салават так и сидел, не выпуская из рук новых лаптей и портянок.

"Воля! Свобода!.." - пело все его существо, словно удача побега была решена.

Однако наутро ждал Салавата новый удар. Смотритель тюрьмы сказал Третьякову, что Салавата и Юлая, прежде отправки их в каторгу, пришло распоряжение представить в провинциальную канцелярию, к воеводе.

Третьяков, растерянный, вбежал к себе в комнату, опрокинул стоявший на окошке цветочный горшок, плюхнулся на большой сундук и схватился за голову.

- Тятенька, что стряслось?! - испуганно подбежала Наташа.

- Пропал! Показнят, а не то покалечат, пропал! - растерянно шептал Третьяков.

- За что показнят? Что стряслось?! - не понимая его, добивалась дочка.

Она знала, что отец ее едет в дальнюю поездку, конвоировать в каторгу Салавата с его отцом. Она даже подозревала что-то такое, о чем боялась и говорить, - подозревала какую-то сделку отца с башкирами, сделку, которая принесет Салавату добро, и за это Наташа любила отца еще больше. Она готовила для него в дорогу белье, починила шубу, выбила валенки, сговорилась взять в дом свою крестную мать на время отъезда отца. Он был все время весел и возбужден и вдруг прибежал в таком отчаянии...

- Неклейменые оба они! - шепотом пояснил переводчик дочери.

- Ну, так что же, что неклейменые? - удивленно спросила она.

- Дура ты, вот что! Ведь мне за них денежки плачены - деньги!.. Поняла? Толстый черт этот хвастал: я, мол, их увезу, и никто не прознает... Я, дурак-то, и уши развесил... А что теперь делать?!

Переводчик схватился за волосы.

- Да что приключилось-то, тятенька? Убежал Салават? - добивалась Наташа, вместо платка прикладывая к глазам концы своих длинных кос.

- Чего же я убивался бы? Из магистрата бежал - не моя вина. Я ему не блюститель!.. В том и беда, что сидит неклейменый, а его в канцелярию требуют... Я палачу за него платил... Кабы Мартынка не был замешан полбеды. А он под плетьми меня выдаст...

- Да, батюшка, как же теперь? - сильнее заплакала Наташа. - Значит, теперь уже его заклеймят беспременно? И ноздри обрежут?

- Вот ведь дура!.. Не то беда, что его заклеймят. Меня, понимаешь, и меня заклеймят, коли Суслов скажет. И будет отец у тебя со рваной ноздрей!

- Да, тятенька, вас оклеймят, так вам ни к чему красота. Он молодой ведь, ему-то страшно, а ваше дело...

- Дура! - неистово закричал Третьяков. - Глупа, как кобыла!.. Тебе отца хошь под релей увидеть, только бы этот был жив...

- А вы скажите, что клейма, мол, заросли и щипцы для ноздрей испортились. Поверят они, - подсказала Наташа.

- Кто поверит? Ведь сроду таких-то делов не бывало!..

Переводчик выбежал вон.

...Салават не знал о вызове к воеводе. Он сидел на соломе, думая о вчерашних словах Третьякова, когда дверь в каземат отперлась.

- Салават, - торопливо зашептал просунувший голову переводчик, - если спросят, скажи, что клеймили тебя, да клеймо заросло... и нос, мол, рвали, да что-то у палача изломалось... Скажи, мол, долго болел нос, да после зарос...

Салават не успел понять, что значило это предупреждение, как опять загремел замок.

Старик Колокольцев стоял в дверях, за спиной его - двое солдат.

- Айда, выходи в присутствие, - позвал смотритель.

Салават, громыхнув цепями, встал. Солдаты стали по сторонам его, провели по коридору и вывели на лестницу. Ослепительное осеннее солнце ударило ему прямо в лицо. Салават зажмурился. Придерживая цепи, он шел по улице вдоль здания магистрата. Салават подумал, что, может быть, именно в этот миг нападут друзья на конвой. Но путь до парадных дверей магистрата был короток. Никто не напал... Салавата ввели снова в здание и посадили в пустую полутемную комнатку. Через минуту загремели оковы, и двое солдат ввели Юлая. Отец и сын поздоровались издали, не подходя друг к другу.

- Верно, в дорогу сегодня? - сказал Юлай.

- Лапти, портянки дали, - отозвался Салават, но солдат оборвал его.

Салават опустил глаза и злобно тряхнул цепями.

Они ждали в полном молчании около часа. Наконец дверь в зал присутствия распахнулась. Воевода, секретарь, экзекутор, еще двое чиновников сидели тут за столом.

- Идите сюда, - произнес экзекутор, и оба узника, гремя цепями, подошли к столу.

Сидевшие за столом жадно вглядывались в их лица. Молчание нарушил воевода - он глядел попеременно то в какую-то бумагу, то на лица арестантов, наконец значительно выговорил:

- Доноситель прав - никаких знаков...

- Никаких, знаков-с!..

- Совершенная правда-с!..