Array Сборник - Великие русские женщины. От княгини Ольги до Терешковой

В воспоминаниях Татьяны Мельник-Боткиной, дочери доктора Боткина, убитого вместе с царской семьей, отражены тогдашние общественные настроения: «…меня удивляет, как люди развитые и образованные, более или менее знавшие семью, могли верить и распространять всю преступную болтовню, исходившую от „творцов революции“, избравших Распутина своим орудием.

„Я теперь понимаю, – слышала я от одной дамы после революции, – что мы своими неумеренными разговорами оказали неоцененную услугу революционерам; мы сами во всем виноваты. Если бы мы раньше это поняли или имели достаточно уважения к царской семье, чтобы удерживать свои языки от сплетен, не имевших даже основания, то революционерам было бы гораздо труднее подготовить свое страшное дело“».

У Александры Федоровны был единственный, но безоговорочный аргумент «за» Распутина: здоровье ее любимого сына. Она была убеждена, что «божий человек», который облегчает страдания Алексея, не может ошибаться и не может желать им зла. Царица писала мужу: «Милый, верь мне, тебе следует слушаться советов нашего друга. Он так горячо, денно и нощно, молится за тебя. Он охранял тебя там, где ты был, только он, как я в том глубоко убеждена… Страна, где божий человек помогает государю, никогда не погибает. Это верно – только нужно слушаться, доверять и спрашивать совета – не думать, что он чего-нибудь не знает. Бог все ему открывает. Вот почему люди, которые не постигают его души, так восхищаются его умом, способным все понять. И когда он благословляет какое-нибудь начинание, оно удается, и если он рекомендует людей, то можно быть уверенным, что они хорошие люди. Если же они впоследствии меняются, то это уже не его вина – но он меньше ошибается в людях, нежели мы – у него жизненный опыт, благословленный Богом». Вскоре после написания этого письма Григория Распутина убили. Александра Федоровна и вся царская семья были в глубоком горе.

Во время войны Александра Федоровна работала в лазарете сестрой милосердия (худ. П. И. Волков, 1914)

Последовавшие за этим трагические и непоправимые события императрица считала расплатой за смерть Распутина. В марте 1917 года по решению Временного правительства она и дети были заключены под домашний арест; летом того же года царская семья была выслана в Тобольск, где жила под надзором. Незадолго до гибели, в 1918 году, Александра Федоровна писала Анне Вырубовой – с горечью, но и со смирением: «Странность в русском характере – человек скоро делается гадким, плохим, жестоким, безрассудным, но и одинаково быстро он может стать другим; это называется – бесхарактерность. В сущности – большие, темные дети. Известно, что во время длинных войн больше разыгрываются все страсти. Ужас, что творится, как убивают, лгут, крадут, сажают в тюрьмы – но надо перенести, очиститься, переродиться».

Императрица действительно хорошо знала Россию и оказалась права в своих оценках. Когда власть перешла в руки большевиков, семью перевезли в Екатеринбург и в июне 1918 года и Александру Федоровну, и Николая II, и великих княжон, и юного наследника, и всех, кто им верно служил в их изгнании, убили с бессмысленной жестокостью. В 2000 году все члены царской семьи были канонизированы Русской православной церковью.

Эта художница широко известна в Европе: фонд картин в городском музее Асконы (Швейцария), многочисленные выставки, улица в Мюнхене, в самом центре музейного квартала, названная ее именем. И она же была незаслуженно забыта на родине. Выставка 2010 года, посвященная 150-летию со дня рождения Марианны Веревкиной, открыла нам ее творчество, без которого немыслима живопись всего ХХ столетия.

Марианна родилась 10 сентября 1860 года в Туле в семье потомственных дворян.

Отец, Владимир Николаевич Веревкин, – герой Крымской кампании, генерал от инфантерии, командующий армией в Вильно (ныне Вильнюс). Бабушка, Анна Михайловна Дараган, была известным педагогом, начальствовала над несколькими училищами и сиротскими приютами, ей было доверено воспитание царских детей, и, разумеется, в воспитании собственной внучки она принимала большое участие.

Но, наверное, особенную роль в развитии таланта маленькой Мани, как звали девочку в семье, сыграла ее мама. Елизавета Петровна занималась живописью, писала иконы для православных церквей Литвы, когда семья проживала в Вильно. Впервые за кисти Марианна взялась в возрасте четырнадцати лет: она зарисовала свои видения, вызванные высокой температурой во время болезни. Первые профессиональные уроки рисования Маня брала у матери. По ее же настоянию в 1882 году девушка поступила в Московскую школу живописи, ваяния и зодчества, училась у Василия Поленова.

В 1887 году Владимир Николаевич получил пост коменданта Петропавловской крепости в Петербурге, и семья переехала в столицу. Квартиру им предоставили на территории крепости, отец оборудовал там и мастерскую для дочки. Марианна с удовольствием постигала тайны живописи под руководством Ильи Репина, сначала на частных уроках, потом в его мастерских. Давно уже признанный мастер реализма не мог нарадоваться на способную ученицу, помогал ей с участием в выставках передвижников и в Академии художеств, предрекал большое будущее, не пожалел времени, чтобы написать ее портрет. Марианну называли «русским Рембрандтом», а ей было тесно в принятых формах реалистического самовыражения. В воспоминаниях она писала: «Несмотря на блестящую критику, я впадала в отчаяние. Мир реализма был мне так же чужд, как и мир романтизма. У меня было смутное представление о моей личном предназначении».

«Я верю… что кроме суетного мира преходящих форм есть мир незыблемого покоя истины, мир примирений, куда тянет меня всей душой»

Марианна была завсегдатаем столь популярных в то время вечеров у Репина, где собирались самые видные деятели русской культуры, за разговорами о литературе, театре и музыке время летело незаметно. С кем только не довелось ей свести знакомство: Шишкин, Менделеев, Соловьев, Мережковский, Гиппиус…

В 1888 году во время охоты Марианна случайно прострелила себе правую кисть. Для художницы это было катастрофой. Ранение оказалось настолько серьезным, что полностью вылечить руку так и не удалось, два пальца остались скрюченными и неподвижными. Но Марианна не мыслила себя без искусства, она упорно занималась и скоро начала писать левой рукой. С другой стороны, именно благодаря ранению, а вернее, необходимости долгого лечения в Германии она гораздо раньше своих сверстников сумела познакомиться с западноевропейским искусством, посещая музеи Мюнхена, Берлина и Дрездена. Одно из полотен, приписываемых Диего Веласкесу, произвело на Марианну колоссальное впечатление: «Я была тогда очень больна, и гениальный мастер один мирил меня с жизнью, где приходилось так страдать. Глядя на его творение… на этот грандиозный стиль, я начинала снова хотеть жить».