Ирвинг Финкель - Ковчег до Ноя: от Междуречья до Арарата

Я не хочу сказать, что здесь мы имеем «скрипт» традиционного устного рассказа – такого просто не могло быть. Скорее, это запись основных реплик для ролей Энки (первый голос) и Атрахасиса (второй голос), и трудно представить себе, рассуждая рационально, иное ее использование, кроме как в театрализованном представлении. Из клинописных текстов мы знаем о существовании в древнем Вавилоне уличных исполнителей, клоунов, борцов, музыкантов, бродячих артистов с дрессированными обезьянками; с другой стороны, мы знаем об уличных культовых процессиях, проносящих корабли с богами, а также о публичном чтении Эпоса о сотворении мира во время празднования Нового года. Возможно, в ряду прочих подобных действ было и некое Большое Вавилонское Действо об Атрахасисе. Почему бы нам не представить себе звонкоголосого декламатора, держащего слушателей в напряжении между страхом, безысходностью и надеждой, а в конце представления стоящего на носу своего судна с безымянными и безгласными женой и сыновьями, в окружении домашних животных, не смущающихся выступлением перед публикой?

Можно ли представить себе какое-либо другое использование Таблички Ковчега?

Я уже заканчивал эту главу, чтобы отправить ее издателю, когда один из коллег обратил мое внимание на очень полезную книгу:

Клаус Вильке. «Шумерская поэма Энмеркар и Эн-сухкеш-ана: эпос, пьеса для театра или…? Театральное искусство на рубеже III и II тысячелетий до Р. Х. С приложением расшифровки и перевода текста поэмы». Американская Восточная Серия, вып. 12, Нью-Хейвен, 2002 [177].

В этой книге автор доказывает, что в исследуемом им раннешумерском тексте, посвященном распрям между древними предшественниками нынешних Ирака и Ирана, имеются действующие лица – боги и смертные – и сценические указания. Действие происходит в шумерских городах Урук и Кулаба, в загоне для скота и овчарне близ города Эреш, в городских воротах при восходе солнца, на берегу Евфрата, затем переносится в город Аратта в горном Иране, в дом жрецов и к так называемому «колдовскому древу». Рассказчик представляет происходящее на сцене действие, что видно по грамматическим особенностям текста, в котором много указательных местоимений. Вильке определяет жанр рассматриваемого текста как придворную театральную постановку; сопоставляя действие с реальными событиями, он относит ее к эпохе правления Амар-Суэна, шумерского царя города Ур (около 1981–1973 гг. до Р. Х.).

Как вполне резонно замечает Вильке, «на первый взгляд трудно себе представить, как мог выглядеть театр древнего Ближнего Востока». Таких же сомнений сначала был полон и я, предлагая свою версию прочтения Таблички Ковчега как театрального представления; но теперь, после публикации Вильке, его аргументы в поддержку сценического характера шумерского текста и мои в отношении вавилонской Таблички Ковчега взаимно усиливают друг друга. Я даже думаю, что для Таблички Ковчега невозможно найти другую интерпретацию.

Что еще мы можем отметить? Даже при формальном рассмотрении Табличка Ковчега отличается от привычного литературного текста; она выглядит как письмо или деловая запись. Таблички литературного характера обычно шире, текста на них больше, он располагается минимум в две колонки на каждой стороне. В процессе развития какой-нибудь литературной композиции содержание каждой из составляющих ее табличек стабилизировалось, так что, начиная с какого-то времени, все знали, сколько строк, например, в табличке I Эпоса о Гильгамеше и о чем там написано. В длинных произведениях в конце каждой таблички в качестве указания читателю приводилась первая строка следующей. Первая строка первой таблички служила при этом названием всего произведения; таким образом, Эпос о Гильгамеше тогдашним библиотекарям был известен как О том, кто видел Бездну.

По сравнению с этими крупными табличками Табличка Ковчега – маленькая, текст на ней расположен по обеим сторонам в одну колонку, все ее шестьдесят строк плотно заполнены. Это не глава большого сочинения на нескольких табличках, но весьма необычного характера «извлечение» из некоего более полного текста, в отношении которого очень важно понять, к какой традиции он принадлежал.

Текст таблички начинается без всякого вступления знаменитой речью Энки « Стена, стена! Тростниковая изгородь, тростниковая изгородь!» (параллельные места: в Старовавилонском Атрахасисе табл. III, столбец I: 21–22; в Эпосе о Гильгамеше XI: 21–22). Возможно, в гипотетическом «полном издании» истории об Атрахасисе это было бы где-то на третьей по счету табличке.

В скобках упомянем здесь для сравнения 5-ю главу Старовавилонской версии Скёйена, в которой четыре столбца текста, по содержанию частично соответствующих табличкам II и III Старовавилонского Атрахасиса, а по структуре сильно от них отличающихся. Форма этой таблички указывает на то, что первоначально она имела, вероятно, 30 строчек в каждом столбце, т. е. суммарно 120 строчек. По многим характеристикам ее можно считать написанной минимум на столетие ранее, чем самая известная Сиппарская версия Старовавилонского Атрахасиса ; таким образом, это самая древняя известная нам версия нашей истории. По тем же характеристикам она, вероятно, несколько древнее Таблички Ковчега и уж во всяком случае написана другим писцом – об этом говорят такие детали, как форма знаков и написание некоторых слов. Тем не менее весьма вероятно, что и она, и Табличка Ковчега представляют собой одну и ту же версию старовавилонской истории об Атрахасисе.

История об Атрахасисе, о Потопе и о Ковчеге – это, несомненно, литература. Мифологическое по содержанию и эпическое по объему литературное произведение. Поэтому содержащиеся в Табличке Ковчега в речах Энки и Атрахасиса детальные практические сведения о постройке Ковчега вызывают удивление, в особенности если принять к сведению (см. главу 8 настоящей книги), что эти технические спецификации – не мифологические фантазии, но практически выполнимые инструкции.

Зачем понадобились эти технические спецификации в увлекательном драматическом рассказе? Для большинства слушателей следить за развитием сюжета, разумеется, было гораздо интереснее, чем приобретать сведения о том, как самим герметизировать коракл.

Включение этих технических сведений, на мой взгляд, могло быть вызвано двумя факторами, и первый из них – запрос от специфической аудитории, состоявшей из рыбаков и других прибрежных жителей, для которых постройка и использование речных судов было частью каждодневного существования. Слушая рассказ об Атрахасисе и его Ковчеге, эти люди, я думаю, обязательно задавали вопросы вроде «А на что было похоже это судно? Каких оно было размеров? И где там могли поместиться все звери?». Опытный рассказчик, бесспорно, имел на них готовые ответы, например: это был гигантский коракл, потому что кораклы никогда не тонут; он достигал таких размеров, что все звери в нем сумели поместиться; звери могли в нем прыгать и скакать, и т. д. Широко разведенными руками и вытаращенными глазами рассказчик изображал «такое огромное судно, какого мы никогда не видели»; незачем было указывать точный объем битума, пошедшего на его обмазку, – достаточно сказать «для него потребовалось неимоверно много битума»… Каждый слушатель мог при этом легко себе представить этот огромный коракл. В зависимости от состава слушателей рассказчик мог всякий раз с новыми подробностями описывать его форму и размеры, а также устройство внутренних помещений.