История и антиистория. Критика «новой хронологии» академика А.Т. Фоменко

§1.2. брошюры посвящен «распределению жанров античной литературы по времени» . Его неравномерность, по мнению авторов брошюры, не отвечает «теоретико-вероятностным» возможностям. Прежде чем рассматривать это предположение по существу, приведем сначала длинную выписку, которая нам покажет, на каком уровне ведется ими изложение : «История литературы в Древней Греции, не считая легендарных Орфея и Музея, начинается с VIII–VII вв. до н.э. полулегендарными Гомером и Гесиодом. С 700 по 500 г. до н.э. в Греции преобладают, в основном, представители лирического, эпического и сатирического направлений. К 500 г. до н.э. все эти направления исчезают и расцветает трагедия, а вслед за ней — комедия, бесследно исчезающие к 400 г. до н.э. На их месте появляются философы. Не успели они прекратиться (sic!), как вновь возникает комедия, чтобы с 300 г. до н.э. уже больше никогда не возродиться. Незадолго до этого выдыхается и философская мысль. На смену комедии и философии приходят дидактика и буколика, завершающие историю литературы в Древней Греции. Если не считать гомеровского периода, то на все литературное творчество в Древней Греции приходится около 600 лет, а на трагедию всего 100 лет. В остальные 500 лет, ни до, ни после не появилось ни одного автора трагедий. На комедию приходится 150 лет, а сатира лишь промелькнула около 500 г. до н.э. и никогда более не возобновлялась. Аналогичная картина наблюдается и в Древнем Риме. В течение первых 150 лет в Риме были только драматурги. К 100 г. до н.э. драматурги исчезли и вместо них на 200 лет появилась волна поэтов и т. д. и т. п.» (с. 7).

Этот грубый шарж на историю античной литературы едва ли заслуживает опровержений. Для греческой литературы в этой схеме вовсе не находит себе места нефилософская проза V–IV вв. до н.э., не говоря уже о более поздних временах (историки, ораторы), а за пределами краткого периода, которым авторы брошюры произвольно ограничивают «все литературное творчество» древних греков, остаются такие авторы (упоминая лишь наиболее известных в русских переводах), как Плутарх (I–II вв. н.э.), Лукиан, Арриан (включая его записи лекций философа Эпиктета), Павсаний (все трое — II в. н.э.) и мн. др. Важнейший для дальнейшей истории литературы жанр — греческий, роман (дошедшие до нас в полном виде образцы — II–V вв. н.э.) — тоже остается за пределами схемы (как и весь важнейший для развития греческой литературы период римского владычества). С римской литературой дело обстоит еще хуже: напомним, что одновременно с «драматургами» писал Катон, между ними и «волной поэтов» — вся проза «золотой латыни»: Цезарь, Цицерон, Варрон, Саллюстий; современником «волны поэтов» был Тит Ливии. Дальше авторы брошюры не продолжают. Видимо потому, что для римской литературы послеавгустовского времени ее многожанровость очевидна.

Но главное — не в этом. Изложив свою схему (некорректность которой еще и в том, что делается вид, будто синхронного развития разных жанров не существовало), авторы брошюры уверяют читателя, будто «эта смена жанров историкам литературы известна, но они не обращали на нее серьезного внимания, [21] Напротив, филолог указывает на то, что этой теме до сих пор уделялось преимущественное внимание, в ущерб другим. — См. Аверинцев С. С. Греческая «литература» и ближневосточная «словесность». — В сб.: Типология и взаимосвязь литератур древнего мира. М., 1971. С. 206. Заметим, что устаревшая традиция излагать историю античной литературы по жанрам (а не хронологически), встречающаяся в пособиях, сама объясняется исторически — она идет от руководств эпохи классицизма, когда система жанров считалась основой теории литературы. Морозов был первый, кто подчеркнул необходимость ее объяснения и указал на неудовлетворительность тех объяснений, которые имеются. Например, считать, что в первый период затерялось все, кроме поэтов, а во второй — все, кроме драматургов и т. д., — значит вступать в противоречие с теорией вероятности, согласно которой из всех родов должно было затеряться приблизительно одинаковое число процентов. Последнее теоретико-вероятностное утверждение представляется очевидным; [22] Ср. Тутубалин. Ук. соч., с. 145: «Не так просто привести пример случайного эксперимента с известной вероятностью того или иного исхода. Пожалуй только бросание монеты никогда не бралось под сомнение. При бросании кости вряд ли можно сомневаться в статистической устойчивости, однако, в некоторых экспериментах с несомненностью обнаруживалось, что вероятности выпадения отдельных граней не равны 1/6». однако не совсем ясно, как его теоретически обосновать» (с. 7–8).

Но ведь никто, кроме авторов брошюры и Н. А. Морозова, и не думал объяснять последовательность зарождения отдельных жанров, периоды их расцвета и упадка и т. п. чисто механически «потерей и забыванием» (это объяснение придумано лишь затем, чтобы было, что опровергать на формальном, несодержательном уровне). Начать с того, что историкам известны имена авторов, названия и фрагменты (порой достаточно представительные) подавляющего большинства утерянных сочинений, которые, таким образом, выпадают лишь из окарикатуренной схемы истории античной литературы.

История ее жанров объяснялась ее историками исторически , т. е. исходя из обусловленности литературных явлений закономерным развитием культуры, к которой они принадлежали. Вопрос же о том, почему утрачены те, а не другие произведения в данной связи второстепенен, хотя и для него можно найти осмысленный ответ (основывающийся на таких факторах, как популярность в последующих эпохах, вхождение в определенный канон, распространенность в школах и т. п.).

Однако решение вопроса на содержательном уровне не устраивает авторов брошюры, так как оно исходит не из гипотезы о случайности утрат, а из необходимости исследовать их причинную обусловленность , что исключает применение теоретико-вероятностной модели. Поэтому они просто замалчивают это объяснение (единственное, существующее в научной литературе) и предпочитают ломиться в открытую дверь, критикуя предложенную А. Мищенко «модель потери и забывания», правомерность которой им «не ясна» (с. 8). На деле же очевидна ее неправомерность (помимо ее безотносительности к интересующему нас вопросу). Вот эта «модель»: «А. Мищенко предложил взять достаточно полный, но не всеобъемлющий обзор средневековой и новой литературы какой-нибудь страны и по определению считать „забытыми и потерянными” сочинения, не упомянутые в обзоре. Он проделал такого рода эксперимент … и получил графики, подтверждающие тезис о равномерности забывания» (с. 8). Но ведь включение тех или иных произведений в описанного рода обзор обусловливается сознательным отбором , в основе которого лежат: концепция составителя и стремление к представительности обзора. Поэтому он вообще не может служить вероятностной моделью. [23] А значит, незачем и сожалеть о том, что «для уверенных статистических выводов объем использованной им (т. е. Мищенко. — Рец.) генеральной совокупности явно недостаточен» (с. 8). Заключение авторов брошюры: «Здесь безусловно требуется еще много работы» (с. 8) должно создать впечатление/перспективности самого направления поисков, указанного их сотрудником. Но дело не только в желании направить читателя по ложному следу. Речь идет о последовательном недопущении содержательного, т. е. исторического объяснения. Сама мысль о нем просто не допускается к рассмотрению авторами брошюры, предпочитающими критиковать не существующую в исторической науке гипотезу.