Наталья Павлищева - София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице

Сам великий князь в это время уже принимал приехавших с невестой папского легата Бонумбре и посланца братьев Софии Андреаса и Мануила Палеологов Дмитрия Раля, прозванного Греком. Оба пожелали передать подарки правителю Московии. И Бонумбре, и Дмитрий Грек были поражены неказистостью собора, в котором проходило венчание, и роскошью последующего пира.

Москва деревянная, кремлевские стены обветшали, а собор и вовсе больше похож на церквушку, в Новгороде они видели куда лучшие. Неужели великий князь нарочно устроил венчание в такой неприметной церкви, чтобы унизить свою жену?

Конечно, прямо задать все эти вопросы гости не могли, но своими расспросами еще вчера они навели дьяка Федора Курицына на мысль, что нужно бы объяснить. Великий князь согласился сделать это на приеме. Прием был торжественным, но очень душевным. Князь благодарил за дары и, главное, – за невесту, которой остался весьма доволен. Но никаких обещаний пока не давал. Легат решил, что нажимать рано, всему свое время.

Иван Васильевич без вопросов сам объяснил, что Москва не так давно горела, что из-за многих нападений обветшали крепостные стены, а про храм сказал, что Успенский собор, построенный еще прадедом, тоже перенес несколько пожаров, его решили построить заново, а потому не ремонтировали. Год назад развалили, только что заложили новый каменный, а пока для службы быстро возвели деревянный. Там и венчались, это княжеский собор.

– Все будет у Москвы: и соборы каменные, и стены крепкие, и дома тоже. Горит город часто, каждый год половина выгорает. Надо строить каменные дома, но все не до того было. Теперь, чаю, пришла пора.

Дмитрий Грек смотрел на молодого, сильного человека, уверенно сидящего на своем месте, твердо обещавшего великое будущее своей земле, и верил в то, что все это будет. Жесткий взгляд князя не обещал ничего хорошего тем, кто ослушается, но речи правитель Московии вел разумные, словно не три десятка лет прожил на свете, а все шесть. Подумалось, что мало какая из стран Европы может таким правителем похвастать, а у епископа Бонумбре ничего с унией не выйдет, поскольку князь сразу же дал понять, что за свою веру стоит стеной.

Это понял и сам папский легат, говорил мягко и даже не вкрадчиво, об унии не вспоминал, теологические споры вести отказался, заявив, что не для того приехал и книг с собой не взял.

– А для чего?

В темных глазах князя появилась насмешка.

– Невесту привез, коей вы остались довольны. Многие годы византийская царевна была окружена заботой его святейшества, заботой Римской церкви, а ныне будет окружена вашей.

Дмитрий Грек подумал о папской заботе, от которой Зое хотелось бежать куда угодно, хоть на край света, в Московию. А еще подумал о том, что уж очень мягок стал Бонумбре, видно, понял, что здесь не только крыж потерять можно, но и голову.

У него было опасение, что с Джаном Батистой так и случилось. Осторожно спросил, получил ответ:

– Иван Фрязин под стражей пока сидит. Есть грехи за ним, болтлив более, чем позволено, и на руку нечист. Разберусь, решу, выпустить или сильней наказать. – В глазах снова насмешливый огонь. – Обещал за меня в Риме то, о чем я и не мыслил!

Дмитрий решил за Вольпе не заступаться: кто знает, что тот имел право говорить, а что нет? Может, и правда только сватать был отправлен, а на Совете кардиналов такого наврал, что папа Сикст даже рукой махнул, мол, потом поговорим.

Но это оказались не все неприятности делла Вольпе, то есть Ивана Фрязина.

Прощаясь, великий князь напомнил о том, что в Москве и помимо Фрязина немало их соотечественников живет.

– Дьяк Курицын назовет вам всех, вдруг кого знаете.

Дьяк с готовностью перечислил имена, в том числе… Тревизано.

– Он уже из Орды вернулся? – обрадовался Дмитрий.

– Из какой Орды? Это венецианец, племянник Фрязина. Приехал и остался, нравится, значит.

Конечно, Дмитрий Грек поспешил встретиться с этим «племянником».

И пока София одевалась да собиралась, посланец ее братьев уже беседовал с венецианцем, который никаким племянником Вольпе не доводился, а был несколько лет назад отправлен от Венеции к хану Ахмату. Кроме богатых даров самому хану Тревизано вез и дары великому князю, которого Венеция просила сопроводить посла в Орду.

Тревизано, заикаясь, каялся:

– Джан Батиста так меня Ордой запугал, что я и поверил. А как князю подарки отдать, не сознаваясь, что ехать дальше должен? Вот и не стал совсем ничего говорить, остался здесь.

– А дары где?

– Джан Батиста себе взял. У меня ничего не осталось. Как теперь назад возвращаться? Ни вперед ни назад, живу у него из милости.

Дьяк Курицын, сопровождавший Дмитрия к Тревизано, покачал головой:

– Придется ли возвращаться?

– Но я и к хану не могу, не с чем. – В голосе посла-неудачника было столько тоски, что стало его даже жалко.

– Винись князю, – посоветовал Курицын. – Иного пути нет, все одно накажут.

Когда возвращались на княжий двор, Дмитрий осторожно поинтересовался у дьяка:

– Как накажут?

– Голову отрубят.

– Что?! За подарки?!

– Не в дарах дело, а в том, что князя обманул и перед Венецией выставил неблагодарным, мол, ему дары передали, а он в ответ спасибо не сказал.

– А… Вольпе?

В ответ Курицын только рукой махнул.

– И спасти нельзя? Не хочется с этого начинать-то, – настаивал Дмитрий Раль.

– Фрязина спасать не буду, лжи да обману от него столько, что всем надоел, а за венецианца можно попробовать попросить, – вздохнул дьяк. – И на что надеялся? Сколь веревочке не виться, а конец всегда найдется.

София не знала о неприятностях, постигших Вольпе и Тревизано, но если бы и знала, просить не стала. Джан Батиста надоел ей за дорогу, чувствовала, что нечист на руку, лжив и заслуживает наказания. А за Тревизано заступаться, не зная человека, тоже опасно, князь, похоже, на руку крут и на расправу скор.

Нет, пока она предпочитала быть послушной, к тому же мысли были заняты предстоящей ночью и гаданием: придет ли князь, будет ли столь же горяч и ненасытен?

Пришел и был еще более. Истосковавшийся по женскому телу, все же дворовые девки не жена, а Иван старался не грешить, он отдавал весь накопленный жар Софии, которая принимала. Царевна, так долго ждавшая мужской ласки, отдавалась с восторгом, была счастлива, по-настоящему счастлива.

Мария Ярославна, видя блестящие глаза невестки, даже вопросов не задавала, только приказала девкам не тревожить молодую великую княгиню, пока та сама не проснется.

София блаженствовала на перине подолгу, потом одевалась, вкусно кушала, садилась у огня и сидела, вспоминая мужнины ласки и предвкушая новые.

Только на третий день, когда Иван вдруг сказал, что приехавшие с ней люди пока останутся – Бонумбре и Дмитрий Раль до зимы, а остальные как пожелают, – она наконец вспомнила о жизни за пределами этой опочивальни.