А Волков - Зодчие

Большая толпа рабочих, возмущенных тем, что в последние дни их кормили вконец испорченной пищей, окружила Барму, Голована и Ефима Бобыля. Послышались сердитые возгласы:

- Работаем как проклятые, а едим как свиньи!

- Хороший хозяин такой дрянью кормить свинью не станет - околеет свинья!

- В каше не масло, а песок!

- Пошли, ребята, жаловаться самому царю!

Напрасно зодчие старались доказать людям, что не они повинны в плохой пище.

- Что вы всё валите на чужого дядю! - кричали строители. - Вас бы покормить из нашего котла, вы б запели репку-матушку!

Голован и Бобыль переглянулись.

- А ведь не плохо придумано! - усмехнулся Голован.

Бобыль догадался:

- Целовальников на тот же стол посадить, и чтоб ели без отказа!

Зодчие обратились к толпе и рассказали, на какую мысль навел их разговор. Строители разошлись со смехом и шутками.

Разговоры о случившемся покатились по Москве. Пьяную выходку кучки работников разносчики вестей превратили в бунт. Одни говорили, что зодчих искалечили. "Побили до смерти", - уверяли другие. Нашлись очевидцы, которые собственными глазами видели, как трупы Бармы и даже Постника, которого и на Москве не было, везли на дровнях, завернутые в грязные рогожи...

Царь, узнав о случившемся, приказал зодчим явиться.

- Ничего! - сказал Барма. - Мы никого не боимся и ни от кого не таимся...

Иван Васильевич собирался на охоту. На нем был подбитый мехом зеленый охотничий кафтан, перехваченный кожаным поясом, за которым торчал кинжал; голову покрывала низенькая шапка бобрового меха.

Царь встретил зодчих неприветливо:

- Что про вас Москва благовестит?

Барма ответил с низким поклоном:

- Не прими во гнев, государь! Наше дело большое, а в большом деле не без греха...

- А все-таки есть грех?

Барма рассказал царю о жалобах рабочих на плохую пищу.

Иван Васильевич вспылил:

- Смутьяны на стройке завелись? Драть их кнутами без пощады - узнают, как жаловаться! Вижу, слабы вы с Ордынцевым: не держите народ в узде!

- Батюшка Иван Васильевич! - взмолился старый зодчий. - Возьми на час терпенья!

Царь насмешливо улыбался, выдвигал кинжал из ножен и вдвигал обратно. Смотрел недобрыми глазами.

- Говори, старик, послушаем!

Барма продолжал, не смущаясь:

- Прости, что с тобой по-свойски разговариваю, - на прямое слово ты не серчаешь, то знаю, господине! А сам посуди: работный люд правду говорит - уж очень пища плоха. И надо бы заставить целовальников вместе со строителями из одного котла питаться...

Царь захохотал:

- Кто из вас такое выдумал? Ты, Голован?

- Нет, государь, это к нам от работников пришло.

- Одобряю, - сказал царь. - Более того: семьи целовальничьи поселить в бараках, и чтоб у них все было так, как у работников.

Зодчие кланялись и благодарили.

- Это последнюю вам поблажку даю! - строго молвил Иван Васильевич. - А потом погляжу...

- Поглядишь через три месяца! - не сдержавшись, брякнул Голован.

- Через три месяца? - возвысил голос царь, и на лице его проступили признаки приближающейся грозы. - Что ты сулишь через три месяца, невежа, холоп? Собор кончишь строить али делу поруха придет?

- Прости, государь, с языка сорвалось!

- Поднять тебя на дыбу - научишься держать язык за зубами! Да уж ладно, ступай, - смягчился царь. - И помни: через три месяца я тебя призову к ответу и посмотрю, что ты мне покажешь!

Зодчие вышли из дворца бледные, взволнованные.

Голован целый вечер совещался с учителем. Что они говорили, никто не знал. Но со следующего дня Голован оставил чертежи и начал по целым дням уединяться в подклете центрального храма, за наглухо закрытой дверью. Чтобы предупредить возможность раскрытия тайны, он ставил у подклета на ночь надежную охрану: умного мужика Кузьму Сбоя или Петрована Кубаря.

Теплое чувство к Дуне, пробудившееся в душе Голована, отступило под натиском тревожных событий. Андрей должен был оправдать перед царем сорвавшуюся с уст похвальбу.

Молодой зодчий уходил на работу до свету. Но как ни рано вставал он, Дуня поднималась еще раньше, и на столе ожидал сытный завтрак.

В полдень Дуня, несмотря на погоду, несла Андрею обед. Похудевшая, светившаяся строгой красотой, девушка проходила по строительной площадке, не обращая внимания на шушуканье рабочих.

Дуня стучала, передавала принесенную еду в чуть приоткрытую дверь подклета и спешила домой, гордая, молчаливая.

Выдумка с питанием целовальников имела успех. Сами строители зорко следили, чтобы приказчики и десятники не хватали куски на стороне и чтоб не продовольствовали свои семьи.

Пища сразу улучшилась.

Глава X

ИЗ ДНЕВНИКА ГАНСА ФРИДМАНА

"...Против архитекторов было пущено ядовитое оружие клеветы; в этом и я принял посильное участие, возбуждая изгнанных с работы ленивцев. Все, казалось, предвещало успех. О строительстве прогремела такая дурная слава, что Барму и Голована вызвал царь. Я с надеждой ждал от этой вынужденной аудиенции благих результатов и полагал, что Иоанн наложит на зодчих "опалу", как здесь говорят.

Но что из этого вышло? Я передаю факты с величайшей злостью, готовый сломать перо и порвать ни в чем не повинную бумагу. Эти хитрецы, Барма и Голован, - о, как я их ненавижу! - выпросили у царя трехмесячный срок, обещая поразить его чем-то необычайным.

За это время Голован проводил в подвале храма таинственную работу, которая меня чрезвычайно интересовала. Я пытался проникнуть туда, но встречал грубый отпор.

Наконец срок истек. Я питал надежду, что никакого чуда Голован не покажет, что он хотел выиграть время. Но я только теперь узнал его дьявольскую изобретательность.

По приглашению Бармы царь приехал на постройку. Его сопровождали: брат его - принц Юрий, митрополит Макарий и несколько придворных. Барма повел знатных посетителей; к свите присоединились Варака и Щелкун, а за ними и я. Барма поморщился, увидев меня, но ничего не сказал, и я пошел за процессией.

Я не видел московского государя года три. Он сильно изменился за это время. Насколько мне известно, ему двадцать семь лет; но, не зная этого, можно смело утверждать, что Иоанн доживает четвертый десяток. Стан его согнулся, он ходит, стуча драгоценным посохом, который не выпускает из рук. Борода его поредела, в ней появились пряди седины.

Барма повел царя по узкому темному переходу, ведущему в нижний этаж центрального храма.

По условному стуку Бармы перед царем и его спутниками распахнулась дверь. Какое неожиданное зрелище представилось моим глазам! Я едва не застонал от ярости... Русские вновь перехитрили меня!

На дощатом помосте, освещенном свечами, стояла великолепная модель Покровского собора высотой около пяти футов. Свет отражался от яркой позолоты глав и крестов храма. Крохотные его оконца светились красноватым светом: внутри горели свечи.