Марк Галлай - Авиаторы об авиации

В начале мемуаров мы знакомимся с молодым испанским аристократом, интересы которого начинаются с карт, выпивки, женщин, корриды, — и можно было бы сказать, что на этом они и кончаются, если бы не авиация, которой Сиснерос был предан всей душой с юности и до конца своих дней.

А с последних страниц книги на читателя смотрит вдумчивый, много повидавший и многое понявший человек. Опытный воин и опытный летчик. Коммунист и член Центрального Комитета Испанской компартии. Политик, нашедший в себе душевные силы, чтобы оторваться не только от образа жизни и круга воззрений своей молодости, но и (что, наверное, еще труднее) от многих друзей, учителей, даже родных.

И при всем том невозможно найти в книге какое-то определенное место, в котором один из этих очень разных человеческих обликов сменялся бы другим. Переход происходит постепенно, незаметно — словом, так, как это чаще всего бывает в жизни. Излишне говорить, насколько это повышает ощущение достоверности записок Сиснероса.

С большим человеческим мужеством пишет Сиснерос о себе, нигде не впадая в грех приукрашивания собственной персоны. Это проявляется и в таких мелочах, как неоднократные напоминания о тщеславии и стремлении «показать себя», присущих ему в юности. Проявляется и когда речь заходит о вещах, несравненно более серьезных.

Вот молодой летчик Сиснерос участвует в колониальной войне в Марокко: «Мишенями нам служили главным образом базары и населенные пункты... Я совершенно не задумывался над тем, что, сбрасывая бомбы на дома марокканцев, совершаю преступление... Наоборот, я считал это своей обязанностью и долгом патриота». И далее: «...я получил задание, давшее мне постыдную и печальную привилегию быть первым летчиком, сбросившим с самолета бомбы с ипритом... Должен признаться, мне ни на секунду не приходила в голову мысль о подлости или преступности полученного задания. Внушенный нам образ мыслей определил ту потрясающую естественность, с которой мы совершали подобное зверство... Сколько же потребовалось лет, чтобы понять, какое чудовищное преступление мы совершали, сбрасывая бомбы с отравляющими газами на марокканские деревни!»

К счастью, эта варварская бомбардировка оказалась безрезультатной — газ, содержавшийся в бомбах, улетучивался при взрыве и не приносил вреда. Но, независимо от этого, как много ассоциаций из времен существенно более поздних вызывает нарисованная Сиснеросом картина!

С не меньшей откровенностью рассказывает Сиснерос и о том, как, в сущности, почти случайно примкнул он к революции. В самом деле, ждать такого поворота от человека, чьи друзья и родственники «всегда считались союзниками церкви, карлистами или альфонистами, одним словом, крайне правыми», вроде бы никак не приходилось. Сиснерос рассказывает, как, оказавшись случайным свидетелем спора нескольких офицеров в кабаре, он высказал мысли, некогда услышанные им от республиканцев, главным образом потому, что монархист, участвовавший в споре, «действовал на нервы своей глупостью». Когда же через несколько месяцев участники антимонархического заговора, всерьез принявшие Сиснероса за «своего», обратились к нему с предложением примкнуть к заговору, он согласился почти исключительно потому, что: «...мои друзья из-за своего легкомыслия и неосведомленности рассчитывали на меня и теперь будут думать, будто в решающий момент я струсил и бросил их. Эта мысль брала верх над логическими рассуждениями по поводу абсурдности моего участия в подобной авантюре. Я ей даже не сочувствовал...»

Случайность? Да, в общем, конечно, случайность — и в то же время не только она!

Многие черты характера и всего личного облика Сиснероса заставляют думать, что, не примкни он к заговорщикам в тот раз, все равно рано или поздно он нашел бы свое место среди республиканцев, вместе с испанским народом, против франкистов.

С юности он дружил с людьми, чрезвычайно далекими от аристократии, — с «безрассудным человеком и ярым республиканцем» Черепичником, с семейством плотника и прачки Фуэнтес, с сыном управляющего Матео Льерена, который «с самого детства симпатизировал республиканцам, хотя в его семье все были карлистами». Вынужденный присутствовать при расстреле солдата, молодой офицер Сиснерос воспринимает эту сцену как «жестокое и отвратительное зрелище». Столкнувшись впервые с расовой рознью, он воспринимает ее с удивлением и неприязнью.

Когда солдаты испанского Иностранного легиона, захватив позиции марокканцев, сбрасывают пленных со стометровой скалы в море, Сиснерос — единственный из многих, наблюдавших эту расправу, активно (впервые активно!) реагирует на увиденное. Он тут же сообщает по радио командованию о свершившемся и заканчивает свое донесение словами: «Подобные дела бесчестят всю армию».

Постепенно в его сознании начинает возникать протест и против, казалось бы, достаточно невинных проявлений нравов сильных мира сего. Рассказывая о том, что на трибунах арены для боя быков в Севилье имелись специальные, особо комфортабельные и особо обслуживаемые места для «избранных членов общества», Сиснерос восклицает: «У публики это не вызывало ни малейшего протеста. Невероятно, до чего укоренилось в нас барство! Я тоже пользовался этими привилегиями и преимуществами, но должен сказать, что уже тогда мне иногда становилось стыдно за себя и за других».

Наконец в 1930 году, занимая пост авиационного атташе в Италии и узнав о вспыхнувших на родине острых классовых боях, Сиснерос «окончательно и бесповоротно стал на сторону бастующих шахтеров и вообще тех, кто боролся вместе с народом за элементарные жизненные права и справедливость». Он не испытывал ни малейшего колебания, «когда сел за свой рабочий стол и написал военному министру телеграмму с просьбой об отставке».

Нет, не по одной лишь чистой случайности оказался этот человек в лагере революции!

И, наверное, так же не случайно пришел он и в авиацию.

Сиснерос был летчиком. Летчиком по призванию. Летчиком с головы до ног. Летал он, судя по всему, очень хорошо. Впрочем, летать в те годы посредственно было невозможно: посредственные летчики редко выживали.

Автор мемуаров нарочито бесстрастным тоном рассказывает о множестве случаев, когда у него отказывали моторы, бывали вынужденные посадки — словом, происходили неизбежные в авиации того времени опасные осложнения.

Особенно запоминается рассказанная им история о перелете шестерки самолетов «Бристоль» по маршруту Мадрид — Севилья — Гренада и оттуда через море в Мелилью (Марокко). На первом же этапе пути из-за поломки моторов потерпели аварию три самолета. А до Гренады по воздуху добрался лишь один самолет из шести. Сам Сиснерос из-за отказов мотора трижды садился вынужденно — и все три раза благополучно! Кончилось дело тем, что пришлось отменить последний этап перелета через море, в котором, как деликатно замечает Сиснерос, «с такими моторами, весьма возможно, мы утонули бы...».