Мартин Гилберт - Первая мировая война

В тот день на Ипрском выступе немцы применили против британских частей газ фосген, в десять раз более ядовитый, чем хлор. Они надеялись посеять панику и спровоцировать массовое отступление. Однако британцы, впервые столкнувшиеся с новым оружием в апреле, уже прошли подготовку против химических атак и имели противогазы. Тем не менее тысяча солдат отравились и сто двадцать погибли. В тот день дул сильный ветер. Ядовитые облака пронесло над британскими позициями дальше на юг, и из-за изгиба линии фронта часть попала в немецкие траншеи на хребте Витсхете.

Паники, на которую надеялись немцы, не произошло, и британская линия обороны выстояла. В Лондоне Вера Бриттен получила написанную карандашом записку от своего жениха Роланда Лейтона, служившего на Западном фронте: «Буду дома в увольнении с 24 по 31 декабря. Высажусь на Рождество. Р. ». Она с волнением строила планы о возможности за это короткое время сыграть свадьбу и даже зачать ребенка, «кровинку Роланда, его частицу, которая будет напоминать о нем, если его не станет». Она прождала его весь первый день Рождества, затем легла спать с уверенностью, что завтра он уже будет рядом. «На следующее утро я как раз заканчивала одеваться и доделывала голубенькую крепдешиновую блузку, когда принесли долгожданную записку о том, что меня зовут к телефону. Уверенная, что наконец-то услышу голос, которого ждала двадцать четыре часа, я радостно ринулась по коридору… Но это был не Роланд, и сообщили мне не о том, что утром он будет дома, а о том, что 23 декабря он скончался от ран в полевом госпитале».

Роланд Лейтон погиб не в пылу сражений. Как у очень многих в эту войну, его судьба решилась вдали от массовой бойни и столкновения армий. Его взвод занимал участок траншей, колючая проволока перед которым была в скверном состоянии и нуждалась в ремонте. Он отправился осмотреть место, куда требовалось направить ремонтную команду. Ему следовало идти по ходу сообщения, но он оказался залит водой, и он пошел по незаметному проходу через брешь в ограждениях. Занимавшее ранее этот участок подразделение не предупредило сменщиков, что ход сообщения затоплен и что немцы время от времени простреливают из пулемета проход через брешь. Как только Лейтон приблизился, немецкий пулеметчик открыл огонь и ранил его в живот. Два человека, рискуя жизнью, затащили его обратно в траншею. Операция, сделанная на следующий день, не помогла. Одна пуля попала в основание позвоночника. Как позже написала его невеста, в ту ночь «рекордсмен Аппингема по количеству завоеванных призов, вся натура которого готовила его к захватывающей драме Великой битвы, скончался на больничной койке»  [112].

На Западном фронте к концу 1915 г. условия окопной войны были ужасающими. Военный корреспондент Филип Джиббс описал их в опубликованной сразу после войны книге «Реалии войны» (Realities of War). «Наши солдаты никогда не просыхали, – писал он. – Они находились промокшими в траншеях и промокшими в блиндажах. Они спали в сырой одежде, в ботинках, полных воды, пили чай вперемешку с дождем и ели консервы пополам с глиной, но относились ко всему с философией «терпи и улыбайся» и смеялись, и я слышал их смех в этих местах, в паузах между разрывами снарядов». Едва успевали осушить траншеи после одного ливня, как другой сводил на нет всю работу, и «брустверы оползали, и вода снова заливала траншеи; пространство было уязвимо для немецкой артиллерии, и не оставалось укрытия от шрапнели, которая смешивалась с каплями дождя и грязью, падающей с неба от разрывов снарядов».

В ноябре шли столь интенсивные дожди, что во многих траншеях вода стояла по колено, а то и по пояс. Джиббс вспоминал, как на одном участке фронта «немцы, плюнув на все из-за кошмарных условий, вылезали на осклизлые брустверы своих окопов, устраивались просушить обувь и кричали: «Не стреляйте! Не стреляйте!» Наши солдаты не стали стрелять. Они тоже усаживались на брустверы сушить обувь и посмеивались над серыми муравьями напротив – до тех пор, пока об этих инцидентах не стало известно высокому начальству, которое грелось у хорошего огня под надежными крышами, и не поступил строжайший приказ прекратить эти «братания». Любого немца, который благодаря оползшим брустверам появлялся в поле зрения, следовало убить. Условия были равными для обеих сторон, как всегда в окопной войне, но Генеральный штаб посчитал оскорблением собственного достоинства такое неприличие, как нежелание британцев и немцев убивать друг друга. Кое-кто подчинился приказу, и, когда очередной немец вылезал из окопа и кричал «не стреляйте», ему пуляли в голову. Другие внезапно оказывались крайне близорукими… Немцы время от времени подползали к нашим траншеям и жалобно просили взять их в плен».

Этой зимой произошел один эпизод, о котором стало известно по всему Западному фронту. Джиббс рассказывал, как над одним из брустверов немецких окопов «появилась доска, на которой крупными буквами было написано: «Англичане дураки». Один сержант заметил: «Не дурее других», и через пару минут огнем из винтовок доску разнесли в щепки. После этого появилась новая доска с надписью: «Французы дураки». Верность нашим союзникам привела к уничтожению и этой доски. Затем немцы подняли третью доску: «Все мы дураки. Пошли по домам!» Эту доску тоже расстреляли, но сообщение вызвало смех, и солдаты начали задумываться: «В этих словах есть доля истины. Почему это должно продолжаться? Кому это нужно? Пусть старики, которые затеяли эту войну, приедут в Хохе и дерутся между собой. Солдатам нечего делить. Мы все хотим домой, к нашим женам и нашей работе». Но ни одна из сторон не была готова первой «разойтись по домам». Каждая оказалась в западне – в дьявольской западне, из которой не было выхода».

В своей книге Джиббс так описывает эту «дьявольскую западню»: «Верность своей стране, дисциплина под страхом смертной казни, заклинания традициями, подчинение законам войны или правящим классам, вся моральная и духовная пропаганда, распространяемая священниками, газетами, генералами, штабными офицерами, стариками на родине, экзальтированными женщинами, фуриями в женском обличье, простая и глубокая любовь к Англии и Германии, мужская гордость и страх прослыть трусами – тысячи различных мыслимых и немыслимых причин не позволяли солдатам обеих сторон вырваться из паутины судьбы, в которой они запутались, восстать против взаимной непрекращающейся кровавой бойни и вылезти из окопов с криками: «Мы все дураки… Пошли по домам!»

Особым источником страданий в ту зиму, наряду со вшами и крысами, стал синдром «траншейных стоп». «Солдаты днями и ночами стояли в жидкой грязи в армейских ботинках или в обмотках, абсолютно не чувствуя ног, – пишет Джиббс. – Холодные и мокрые ступни распухали, теряли чувствительность, а затем начинали пылать, как будто до них дотронулись раскаленной кочергой. Когда наступала «смена», многие оказывались способны покинуть траншеи только ползком или на спинах своих более крепких товарищей. На протяжении зимы я видел сотни таких солдат, а затем и тысячи». Батальоны теряли на передовой больше людей из-за «траншейных стоп», чем из-за ранений. «Бригадиры и дивизионные генералы были угрюмы и проклинали новое бедствие, постигшее их людей. Кто-то говорил, что все дело тут в проклятой небрежности, другие считали, что речь идет о симуляции, поскольку уже участились случаи самострелов, когда солдаты стреляли себе в пальцы на руках и ногах, чтобы выбраться из траншей. Но парни с искалеченными, обмотанными ватой ногами, которых на спине тащили в санитарные поезда на запасных путях в Реми у Поперинге, не походили на симулянтов. Боль была такая, словно к ногам им привязали по вязанке горящего хвороста. В одном из батальонов 49-й (Уэст-ридингской) пехотной дивизии зимой 1915 г. зафиксировали более 400 подобных случаев».