Татьяна Симонова - Советская Россия (СССР) и Польша. Русские антисоветские формирования в Польше (1919–1925 гг.)

Оценивая поступок Гнилорыбова, руководство НСЗРиС вначале приняло решение «временно отстранить» его от работы с казачьими организациями, но вскоре решило исключить его из членов союза, поскольку факт предъявления им условий репатриации советскому представителю предполагал «признание советской власти как власти законной» [915]. 13 апреля Гнилорыбов вышел из состава НСЗРиС [916].После «дела Гнилорыбова» руководство НСЗРиС в Польше приступило к «консолидации демократических казачьих групп», несмотря на понимание того, что «тенденция к репатриации есть и растет» [917].

«Почему же казаки едут?» – задавался вопросом сотрудник казачьего бюро НСЗРиС в лагере Тухола есаул Машонов. В докладе председателю союза Шевченко в августе 1922 г. он сообщал, что «настроение казаков одинаковое и в Польше, и в Чехии, и в Болгарии». Причин тому, по его мнению, было несколько. Во-первых, весь путь, который они прошли с 1917 г., вся «обстановка жизни казачества с 1917 г. постепенно привели к тому, что в массе казаки разочаровались в своих вождях». Во-вторых, на казаков «сильно подействовало недружелюбное отношение к ним во всех странах, где им пришлось побывать». В-третьих, с родины казаки постоянно получали письма «с мольбами от близких людей поскорее приехать, спасти от голодной смерти». Вывод из доклада есаула было коротким и недвусмысленным: «Казак слишком сросся с родною землею, с семьей и домом, и его искони свободный дух не может мириться с друтом [918]и тяжелым, бесцельным, да еще вдобавок бесправным прозябанием на чужбине. В будущее же, даже самое недалекое, люди, доведенные до отчаяния, не заглядывают, тем более что в изгнании будущее темно до невозможности» [919].

Рассмотрение вопроса о положении интернированных армии УНР не входит в задачу данной монографии, однако уместно отметить, что и в этой среде в середине лета 1922 г. также наступил перелом. Многие генералы и полковники УНР, а также семейные люди не связывали свою судьбу с Польшей и собирались выезжать в Бразилию и другие страны Латинской Америки в качестве колонистов. В июле агент НСЗРиС сообщал руководству союза из лагеря Стржалково о «подавленном настроении» основного контингента петлюровцев, поскольку общеевропейская политическая ситуация не давала «никаких светлых перспектив на возможность войны и реставрацию Украинской армии». Большинство украинцев, по его наблюдениям, рассуждало так: «Или поедем на каких угодно условиях на какие угодно работы, или поедем в Совдепию, но на зиму более оставаться нельзя» [920].

В отношении интернированных украинцев-репатриантов польское лагерное руководство стало также применять меры принудительного задержания их в лагерях. Украинские делегаты РУД стали отмечать, что «почти каждый из лиц командного состава бывшей армии УНР неминуемо попадает в тюрьму, как только выразит желание вернуться из лагерей интернированных на родину». Председатель РУД неоднократно обращал внимание председателя польской делегации на «избиения и изоляцию в карцере, применяющиеся в лагерях» [921]к тем, кто стремился на родину.

В июне 1922 г. в тюрьме «Павяк» члены РУД обнаружили украинских граждан, не указанных польской стороной. РУД потребовала объяснить причины их ареста. В частности, рассматривался случай ареста С. Петлюрой одного из своих подчиненных – Халолия за желание вернуться на родину. Халолий «подвергся истязаниям и варварским пыткам», в том числе подвешиванию к потолку вверх ногами. В истязаниях принимали участие командиры УНР – генералы Удовиченко и Заградский и начальник контрразведки УНА Розвадовский [922].

В той же тюрьме польским капитаном Бротковским и поручиком Курбанцем из Варшавского отделения политической полиции с особой жестокостью был избит бывший петлюровец Минзаренко, что вызвало у интернированного «сильное кровотечение горлом и склероз сердца». Украинскому интернированному – иностранному гражданину польское военное командование предъявило обвинение в государственной измене [923].

Репатриация из лагерей интернированных шла трудно. По итоговым данным Центрэвака, до 1 мая 1922 г. из Польши в Советскую Россию и на Украину уехало в общей сложности всего около 9 тысяч репатриантов разных категорий (собственно беженцы, заложники и бывшие чины белых армий) [924]. Промежуточные результаты амнистии солдат антисоветских формирований к июню 1922 г. Аболтин оценил как «ничтожные». Причин тому, по его мнению, было три: во-первых, политика польского правительства «не выпускать бывших чинов белых армий из Польши»; во-вторых, применение амнистии не осенью или зимой 1921 г., а лишь весной 1922 г.; в-третьих, то, что амнистия не относилась к командному составу антисоветских формирований. Общее число амнистированных и эвакуированных из Польши солдат на июнь 1922 г. составило всего 3 тысячи человек (из них 2500 человек – граждане Советской России, 500 человек – украинские граждане) [925].

29 июня 1922 г. в «Известиях» было опубликовано сообщение НКИД «К возвращению белогвардейцев на Родину», в основе которого была информация, предоставленная РУД. До сведения читателей было доведено, что польская делегация «отказалась опубликовать текст амнистии полностью», вследствие чего к репатриации амнистированных РУД приступила без необходимой подготовки. «Лагеря интернированных в Польше, – подчеркивалось в сообщении, – были совсем не похожи на то, что по международным понятиям называется “лагерями интернированных”». В лагерях была сохранена военная организация частей, а в УНА – даже Генеральный штаб в лагере Калиш. В лагерях интернированных, как в регулярной военной части, проходили назначения, а также создавались новые военные формации.

После этой публикации, в конце июня 1922 г., МВД Польши издало распоряжение об увольнении из лагерей интернированных лиц, происходивших с территории Польши: в первую очередь оно касалось украинцев и белорусов – граждан страны [926]. Группа репатриантов в Россию была уплотнена в нескольких бараках лагеря Тухола, питание их существенно ухудшилось, увольнения из лагеря прекратились; группа была полностью изолирована. Агент РЭК сообщал в Прагу В. Савинкову, что среди этой «массы замечены антипольские настроения», репатрианты «симпатизируют советской власти, распевается интернационал, в обращениях друг к другу часто слышится слово “товарищ”, то и дело слышатся разговоры с упоминанием хорошей жизни в Совдепии» [927].

Наиболее обстоятельно лагерная жизнь была налажена в бараках у коммунистов, где действовала школа на 80 человек, которая снабжалась из средств Христианского союза американской молодежи (YMCA), с «секциями» грамоты, рисования, сельского хозяйства, бухгалтерии, добывания торфа. Функционировал собственный кооператив.