Array Коллектив авторов - Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре

Стремление Австрии «сохранить лицо» в глазах общественного мнения в Галиции и в странах Запада диктовало ей такие шаги, как попытка добиться помилования для Дверницкого. Император Франц I сказал Татищеву, что собирается обратиться с такой просьбой к царю, и посол заверил его, что Николай I не может ему отказать [836]. Показательной была позиция венского двора и в отношении А. Чарторыского, выдачи которого требовала Россия: Меттерних заявил, что в Австрии его нет, что он выехал в Саксонию, хотя в Петербурге имелись другие сведения. В это время уже был обнародован царский манифест от 20 октября (1 ноября) 1831 г., объявивший «совершенное прощение» участникам восстания, кроме особых лиц, в том числе и офицеров интернированных в Австрии и Пруссии корпусов. Чарторыский персонально был назван «человеком, чье поведение было слишком преступным, чтобы он мог подпасть под общую амнистию», и чья «безнаказанность была бы равносильна пагубному поощрению революционеров всех стран» [837]. На тех же основаниях российское правительство считало преступником, не подлежащим амнистии, генерала Я. Скшинецкого, выдачи которого по указанию Нессельроде требовал Татищев. Но австрийский кабинет таких оснований для исключения из права на амнистию не признал. В ответ на российскую ноту Меттерних заверил, что «австрийское правительство в данном случае, как и во всех прочих, будет тщательно избегать того, что могло бы нарушить мир и спокойствие во владениях е. в-ва императора российского и короля польского и что вследствие этого генерал Скшинецкий, как и любой другой польский изгнанник, который останется в Австрии, будет […] лишен возможности оказывать всякое влияние на дела Королевства Польского, противоречащее его замирению. Однако, поскольку в силу соображений высшего порядка и в интересах самого российского двора было решено не принуждать никого из изгнанников, вопреки их воле, возвратиться в Польшу, чрезвычайно затруднительно было бы действовать иначе в отношении генерала Скшинецкого и именно его выдать российским властям, тем более, что генерал Скшинецкий […] является уроженцем Галиции, а, значит, и подданным Австрии по рождению и что две империи не связаны никакими соглашениями о выдаче преступников» [838].

Предусмотренные в царском манифесте изъятия из-под действия амнистии получили специальное оформление в виде указов российского императора. Они касались повстанческих соединений Д. Раморино, С. Ружицкого, Ю. Каминьского, М. Рыбиньского, не признавших акта капитуляции восстания и потому «недостойных блага амнистии». Офицеры из состава этих корпусов могли быть амнистированы лишь в индивидуальном порядке [839]. Между тем Запад ожидал всеобщей амнистии, с таким требованием выступила Франция. В связи с этим Нессельроде писал российским послам в Вене и Берлине, что царь «не может признать ни за какой державой права делать ему представления по вопросам, которые только он один должен решать, обладая всей полнотой суверенной власти». Эту точку зрения следовало передать правительствам Австрии и Пруссии, чтобы их дипломатические представители в Париже согласовали свою позицию с позицией русского посла Поццо-ди-Борго. Осуществление этого плана встретило «глубокую признательность» царского двора, значение его разъяснял Нессельроде: «Имелось в виду таким образом еще раз продемонстрировать Франции единство взглядов и принципов России, Австрии и Пруссии», так как положить конец французским претензиям может лишь «уверенность в полном единодушии трех великих континентальных держав в жизненно важных вопросах, касающихся их самых насущных интересов». Единство взглядов было продемонстрировано и при обсуждении еще одной важной проблемы, поставленной Англией и Францией перед Веной и Берлином: эти западные державы утверждали, что конституция Королевства Польского была гарантирована Венским конгрессом. Россия это отвергала, и ее позиция получила поддержку Австрии. В августе 1831 г. в Петербург была направлена составленная Ф. Генцем, доверенным лицом Меттерниха, «Записка», где утверждалось, что внутреннее устройство Королевства Польского явилось «свободным и произвольным творением Александра I». Это была, по оценке Нессельроде, «блестящая работа», позволившая «категорически опровергнуть софистические заключения, которые пытались сделать как во Франции, так и в Англии». Содержавшаяся в «Записке» концепция была согласованно представлена в Париже послами России и Австрии, к которым присоединились и прусские дипломаты. Ансильон заявил, что Николай I имеет право изменять внутреннее устройство Королевства Польского, лишь бы только он не включил его непосредственно в состав России. 19 ноября 1831 г. он передал российскому послу, что Берлин согласен с планом царя относительно Королевства: сохранив прежнее название, отдельную от российской администрацию и «национальные институты», император тем самым соблюдет статьи Венского трактата, касающиеся Польши, «и сможет пользоваться полной свободой во всем остальном, что относится к внутреннему устройству его польских владений» [840]. Ранее прусское правительство высоко оценило манифест об амнистии, не разделив стремлений тех, кто хотел «придать больший размах воздействию милосердия» царя. Как сообщал в Петербург Мальтиц, «берлинский кабинет находит, что наш августейший государь сумел совместить в этом акте все требования справедливости и гуманности». Он цитировал слова Ансильона: «Если Европа справедлива […] она должна быть довольна Россией» [841].

С разгромом восстания и объявлением амнистии повстанцам для союзников наступил новый этап организационной работы. Прусскому кабинету было сообщено о снятии секвестра с капиталов Королевства Польского; агенты Паскевича должны были прибыть за ними для передачи Польскому банку. Пруссия объявила о назначении комиссара по ликвидации всех дел, связанных с нахождением на ее территории отрядов Гелгуда, Хлаповского, Роланда и Рыбиньского: следовало согласовать с представителем России сумму расходов по их содержанию и договориться с российским военным руководством о возвращении в Королевство солдат и унтер-офицеров. Насчет возвращения офицеров царь должен был принять решение по каждому особо, причем это не касалось офицеров корпуса Рыбиньского: им следовало срочно покинуть Пруссию, но тем из них, кто хотел дождаться ответа на просьбу об амнистии, предоставлялась отсрочка. Составлялся список солдат и унтер-офицеров этого корпуса, которые желали просить о милосердии российского монарха, они также должны были ждать решения, остальным же надлежало выехать как можно скорее. Уже в первые недели после объявления амнистии российский посол в Пруссии сообщал об обращении полковника Б. Зелёнки, выразившего от имени всех офицеров гвардейского егерского полка готовность подписать акт об изъявлении покорности. Аналогичная информация содержалась в донесении Татищева: 58 офицеров из корпуса Дверницкого подали австрийским властям прошение о возвращении в Польшу, и посол переслал их именной список для принятия индивидуальных решений. Позже Нессельроде писал о том, что прошения офицеров из отряда Рыбиньского оказались удовлетворены, так как были написаны «по форме»; офицеры обязались «изъявить покорность и воззвать к милосердию е. в-ва императора и царя», умоляя его «даровать им амнистию и позволение вернуться на родину». Паскевичу поручили их принять, и они должны были сразу присягнуть на верность – поклясться «перед Богом Всемогущим […] верно служить е. в-ву Николаю I […] и наследнику его е. и. выс-ву вел. кн. Александру Николаевичу и в мирное, и в военное время вести себя, как подобает солдату, верному законам чести», беспрекословно подчиняться «приказам верховной власти», избегать и «отдалять от себя всякого, кто попытается предать е. и. и ц. в-во или навредить ему» и, конечно, считать «своим священным долгом пролить кровь свою и пожертвовать жизнью во имя его благополучия и славы» [842].