Арман Жан дю Плесси Ришелье - Мемуары «Красного герцога»

Этот человек старался внушить всякому веру в свое могущество, а министров удивить видимостью расположения к нему Королевы, дабы полностью распоряжаться их волей и заставить действовать по его указке, а не согласно приказам Королевы.

Однако нужно отдать им должное – они шли, твердо ступая по этим терниям, следуя своей совести и стараясь скрыть его промахи. Понимая все же, что его могущество было из разряда скорее губительных, чем плодоносных, они никогда не считали его достаточно большим, чтобы принудить себя к низким, противоречащим долгу поступкам.

Однажды г-н де Вильруа, благодаря предполагавшемуся браку между его внуком и дочерью маршала более близкий к нему, получил от Королевы, никогда не отказывавшей в милостях, кроме тех случаев, когда они противоречили благу государства, вознаграждение, а маршал д’Анкр попросил его секретаря о двух вещах: ни в коем случае не выдавать этого вознаграждения и объявить Королеву виновницей отказа, обратив весь гнев на нее.

Секретарем этим был я. Я попросил его извинить меня за то, что не могу исполнить его просьбы, поскольку знал, что Королева не в состоянии отозвать милость, да и ему самому не пристало бросать на повелительницу тень подозрения в ошибке, которой она не совершала.

Эти доводы не удовлетворили маршала, но я не отступился от своего и не повиновался его приказам задержать патенты, предпочитая утратить его расположение, чем действовать во вред Королеве. Этот поступок сделал меня его непримиримым врагом, и он думал теперь только о мести.

Досадно иметь дело с тем, кто жаждет слышать лишь речи льстецов, как и с тем, кому нельзя служить, не обманывая, и кто предпочитает, чтобы его гладили по шерстке, нежели говорили правду, однако это чрезвычайное зло не назовешь обычным.

В эпоху правления фаворитов у любого, кто поднимается так высоко, непременно закружится голова, и он пожелает превратить слугу в раба, а государственного советника в заложника собственных страстей, попытается располагать как своим не только сердцем, но и честью подчиненного.

Итак, поскольку месть кует свое оружие из того, что находится под рукой, маршал попытался убедить Королеву, будто я пристрастно отношусь к ее дочери, якобы моей любовнице, что я нахожусь в тайном соглашении с принцами, а также что однажды я будто бы сказал ему по поводу восстания вельмож под руководством Господина Принца следующее: недурно было бы Королю, явив свою власть и усмирив слишком заносчивых, выступить и в роли отца, призрев нуждавшихся в жалости.

Продолжая подобным образом нападать на меня, он не прекращал попыток использовать меня и Барбена для того, чтоб выпрашивать для себя Суассон, который вот-вот должен был пасть. Мы чинили ему препятствия из опасения, что он через Королеву насоветует Королю воевать, дабы обогатиться на ссорах и распрях.

Чтобы лишить нас возможности предупредить Их Величеств, он поспешил переговорить на эту тему с Королевой, однако Государыня сочла его просьбу нескромной и отказала ему, так отчитав его в нашем присутствии, что он не смог даже скрыть, до какой степени уязвлен. Однако, не совладав со своим лицом, не удержавшись от упреков, он был обижен не столько самим отказом, сколько обстоятельствами, в которых это случилось, то есть при свидетелях.

Ему было досадно, что кто-то увидел, что его влияние на Королеву лишь видимость и что он действует наглостью, не имея ее настоящего доверия.

Доказательством тому служит последовавшая затем сцена: Королева в гневе удалилась в свои покои, и он последовал за ней, но тотчас появился вновь и стал уверять нас, что добился желаемого, хотя было ясно, что он не успел произнести ни слова; мы ему не поверили и оказались правы, в чем убедились позже, когда Королева сама высказала нам свое возмущение его наглостью и заверила, что ни за что на свете не согласится на его просьбу.

Вместо того чтобы заручиться нашей поддержкой, он все более укреплялся в мысли удалить нас от Государыни.

Единственным нашим прегрешением была репутация людей, ревностно служащих Королю, некоторые льстецы представили это таким образом, что будто бы, когда разговор касался Франции, о маршале речь и не заходила, а вся слава принадлежала нам, и этим играли на его слабостях: он бывал обескуражен и заявлял, что не станет больше вмешиваться в дела; когда же дела шли хорошо, желал вести их сам.

Его супруга так сильно повредилась умом, что не доверяла никому и таким образом способствовала осуществлению вынашиваемого им замысла: заменить нас Русслэ, де Мемом и Барантеном.

Впервые я узнал об этом от аббата Мармутье [146]; он поведал мне конфиденциально, что маршал замышляет против Барбена; из иного источника я узнал, что речь идет не только о Барбене, но и о г-не Манго и обо мне. Я сказал Барбену, что с течением времени маршалу, используя постоянные ухищрения, удастся убедить Их Величеств и что мое мнение таково: нужно поставить их в известность и отойти от дел самим.

Мы вместе отправились к Королеве. Я стал говорить о том, что дела Короля налаживаются, все принцы, сражавшиеся против него, протягивают к нему руки, моля о пощаде, и потому никто не сможет упрекнуть нас в трусости, если при столь благоприятных обстоятельствах мы удалимся от дел, что мы собирались сделать уже давно, но не считали возможным, пока государству грозила опасность.

Королева была удивлена и спросила, чем мы недовольны. Барбен ответил ей, что нами недовольны маршал и его супруга. Королева рассердилась и заявила, что не позволит крутить собой, как им вздумается. Я вновь взял слово и стал настаивать на отставке, но она продолжала уверять нас, что довольна нашей службой Его Величеству.

Маршал был поставлен супругой в известность относительно случившегося и немедленно прибыл в Париж, дабы увидеться с Королевой, которая выбранила его, да так, что, выйдя от Королевы, маршал бросился к Барбену и вместе с ним явился ко мне, где начал сетовать на то, что, просясь в отставку, мы тем самым доказываем, что он ни с кем не в состоянии ужиться.

После этого я обрисовал ему, что заставило нас поступить так, на что он стал твердить одно – что является нашим другом и умоляет нас сказать Королеве, что мы не думаем оставить службу.

Это не помешало ему и дальше строить нам козни, придумывая для Королевы множество оправданий, вплоть до того, что мы – я, Манго и Барбен – предаем ее, хотим отравить. Вся эта черная злоба, которой было заполнено его сердце, делала его беспокойным, и оттого он то и дело переезжал с места на место: из Кайена в Париж и обратно, что и ускорило его смерть, как мы увидим далее.

В последний раз он вернулся из Кайена по вызову Королевы: она запрещала ему преследовать далее г-на де Монбазона, чьи земли маршал хотел пустить с торгов в уплату за хранение нескольких ружей, которые тот оставил в амьенской крепости; эти земли маршал продал герцогу ранее за 50 000 экю, получив от герцога обещание, что за него заплатит Король.