Владимир Муравьев - Московские легенды. По заветной дороге российской истории

Не изменился и сословный состав ее населения: ремесленники, купцы, служилое чиновничество. Как и в других районах Москвы, здесь появились фабричные предприятия. Известный мастер-литейщик Федор Моторин в конце XVII века основал «у Сретенских ворот» первый в Москве колокольный завод, дело продолжил его сын Иван, имевший звание «артиллерии колокольных дел мастер». На его заводе после поражения Петра I под Нарвой колокола переливались на пушки. Завод был большой, в справке о своем имуществе Иван Моторин в 1733 году писал, что имеет «…дом свой за Сретенскими вороты в приходе церкви Сергия Чудотворца, что в Пушкарях, на котором моем дворе имеется у меня, нижайшего, литейный колокольный завод немалой, на оном отправляю всякие колокольные разные дела». Завод Моторина находился в нынешнем Колокольниковом переулке.

В Большом Сухаревом (прежде называвшемся Большим Колосовым) переулке в первой половине XVIII века работала шелковая мануфактура купца 1-й гильдии Панкрата Васильевича Колосова.

Все первые этажи домов, выходивших на Сретенку, были заняты лавками. Причем к середине XVIII века деревянные дома были заменены каменными. Многие из домов нынешней Сретенки в основе своей — постройки того времени. В пожар 1812 года Сретенка не горела. Открытие по соседству Сухаревского рынка в 1813 году увеличило приток на нее покупателей.

Район Сретенки и сретенских переулков в первой половине XIX века не был исключительно дворянским, но дворяне, особенно деятели культуры, там тоже селились. В 1810 году в Рыбниковом переулке дом коллежской асессорши Лупандиной (дом не сохранился) снимали Пушкины. Здесь Сергей Львович, узнав об основании Царскосельского лицея, начал хлопоты об устройстве в него своего старшего сына Александра. В 1827 году Е. А. Арсеньева, привезя в Москву своего внука М. Ю. Лермонтова для поступления в Благородный университетский пансион, остановилась в доме титулярного советника И. А. Тоона в Малом Сергиевском переулке.

В 1840-е годы на улице Грачевке (ныне Трубная улица) жил профессор Московского университета известный историк Т. Н. Грановский, здесь у него бывали Герцен, Гоголь, Тургенев, Белинский и многие другие.

Сама же улица Сретенка в это время считается в числе лучших московских улиц. В путеводителе начала 1830-х годов о ней сказано, что она «не совершенно пряма, но заключается между красивыми и огромными зданиями». Так же тогда говорили про Никольскую. Некоторые из тех, по тогдашним понятиям, огромных зданий в два-три этажа, как, например, дом 17, сохранились до наших дней, и нынешний наблюдатель если и не назовет его огромным, не станет отрицать его красоту.

Репутация этого района изменилась в 1850-е–1860-е годы. В связи с развитием капитализма в России (как бы ни относиться отрицательно к таким терминам, точнее ситуацию не охарактеризуешь), исходом крестьян из деревни и увеличением в городах люмпен-пролетариев, район Сретенки, вернее, не самой улицы, а ее задов, переулков, спускавшихся к протянувшейся вдоль берега Неглинной улице Грачевке, стал местом обитания этих несчастных бедняков. В середине XIX века в Москве весь этот район — с самой улицей и выходившими на нее переулками — называли Грачевкой , и это название стало словом-символом для обозначения городского дна.

В сборнике под выразительным названием «Московские норы и трущобы», вышедшем в 1866 году, центральное место занимал очерк писателя-народника М. А. Воронова под названием «Грачевка». Среди многих хибар и трущоб, где обитатели этих мест находили себе жилище, особенно известной была так называемая «Арбузовская крепость» — доходный дом купца Арбузова, сдававшийся им под квартиры. Воронов некоторое время жил в нем и в своем очерке описал Грачевку и этот дом:

«Колосов переулок тянется от Грачевки влево; он сплошь набит всевозможными бедняками. С утра до вечера и с вечера до следующего утра не смолкает в нем людской гомон, не смолкает длинная-длинная песня голода, холода и прочих нищенских недугов…

Арбузовская крепость стоит на самой середине Колосова. Это старый деревянный дом в два этажа, грязный и облупленный снаружи до того, что резко отличается от своих собратий, тоже невообразимо грязных и ободранных. К дому справа и слева примыкают два флигеля, которые тянутся далеко в глубину двора; и дом и флигеля разбиты на множество мелких квартир, в которых гомозятся сотни различных бедняков. Впрочем, и в Арбузовской крепости существует известная градация квартир, подобная той, какая существует во всех домах.

Так, например, в квартирах дома, окнами на улицу, живут бедняки побогаче , по преимуществу женщины, у которых есть всё: и красные занавески, и некоторая мебель, и кое-какая одежда, а главное — подобные жильцы постоянно находятся в ближайшем общении с разными кабаками, полпивными и проч., куда сносятся ежедневно скудные гроши, приобретаемые этими несчастными за распродажу собственной жизни… Им завидуют все без исключения арбузовские квартиранты; их называют довольными и счастливым.

Ко второй категории принадлежат жители того же дома, но только частей его, более удаленных от улиц: окна на двор. Тут обитает нищета помельче: из трех дней у нее только два кабацких и один похмельный; на пять, на шесть дней такому жильцу непременно выпадает один голодный…»

Но это не последняя степень. Существуют еще жильцы третьей категории. Воронов пишет, что даже их внешний вид способен «устрашить» и вызвать «отвращение» у благополучного зрителя: «отвратительно» выражение голода на их «рожах», и бьют они друг друга «до настоящей крови».

Воронов по своим достаткам литератора, пробивающегося случайными грошовыми гонорарами, вынужден был поселиться в крепости на квартире третьего разряда.

«Квартира эта, — рассказывает Воронов, — состояла из двух комнат, из которых одну занимала сама хозяйка, другая отдавалась внаем. Эта последняя была разделена опять на две части чем-то вроде коридора; каждая часть, в свою очередь, делилась еще на две; следовательно, из комнаты, предназначавшейся для отдачи внаем, выходило четыре покоя, отделенных один от другого неполною перегородкою. Каждый такой покой равнялся конюшенному стойлу, и в подобном стойле нередко помещалось трое, даже четверо. Очень немного, думаю, найдется людей, которые могли бы представить себе общую атмосферу комнаты в три-четыре квадратных сажени, набитой восьмью или десятью живыми существами, особенно если принять во внимание то, что каждое стойло имело и свою собственную атмосферу».

Воронов называет Грачевку «усыпальницей всевозможных бедняков, без различия пола и возраста». О самом известном трактире Грачевки, помещавшемся в подвале и среди ее обитателей носившем название «Ад», он писал, что «между многоразличными московскими приютами падшего человека… нет ничего подобного грачевскому Аду. По гнусности, разврату и грязи он превосходит все притоны». О Грачевке и этом «Аде» позже много писал В. А. Гиляровский.