Натан Рыбак - Переяславская рада

- Гей, джура!

Джура вырос в дверях, поклонился, точно переломился в поясе, и ловко выпрямился. Глаза устремлены на полковника.

- Сапоги и кунтуш!

Джура через минуту снова был тут. Помог натянуть сапоги, подал кунтуш. Громыка не спеша застегнул белую шелковую сорочку под кунтушом. Прошелся по светлице, рассыпав звон серебряных шпор. Джура стоял у порога, ждал. Со стен на полковника Громыку смотрели какие-то надменные паны в латах и пани в старинных пышных платьях. Следили за ним, как казалось Громыке, испуганными глазами. А как же было им не пугаться? Кто это похаживал по светлице? Не пан Кисель, слуга короля польского, и не Ерема Вишневецкий, бывший владелец этого палаца, а полковник гетмана Хмельницкого - Михайло Громыка, который еще не так давно только есаулом был. Тот Громыка, который правнуков и внуков вот этих панов, умелою рукою изображенных живописцем, громил под Корсунем и Пилявой, под Зборовом и Берестечком... Правда, под Берестечком не вышло, как думал гетман... Но это не помешает тому, чтобы теперь все обошлось как следует. Громыка посмеивается над панами, висящими на стенах, и от удовольствия даже подмигивает джуре.

- Пани встала? - спросил у джуры.

- Изволят еще почивать, пан полковник.

- Управитель тут?

- Ожидает ваших приказаний, пан полковник.

А что приказывать? Все идет как полагается. Зерном, слава богу, полны амбары. Уже и фактор приезжал, заберет, наверно, на этих днях. В конюшне восемь десятков венгерских коней, да таких, что и хан бы от зависти лопнул. Чинш посполитые платят. Непослушания нет... Правда, только вчера жаловался Приступа: языками плетут, мол, что Кисель, что Громыка - одно племя. Собачьи головы - и все! Что ж, разве он, как тот Кисель, расплодил униатов? Выгнал ведь их, чтоб и не смердело. Церковь своим коштом обновил, новый купол возвел. Плотину приказал новую сделать. Три новых мельницы поставил. Пусть себе мелют, сколько угодно, только не языками. Но чинш, известно, должны платить. И работать должны как следует.

У Киселя все шесть дней на панщине были, а у него ведь не панщина, а отработок в счет чинша - три, правда, порою, если надо и четыре, и пять дней... Что ж с того? Это только для общей пользы. Вот война будет - денег много понадобится.

Утреннее спокойствие рассеивается от этих мыслей. Вспоминает - недели три назад, в Чигирине, Капуста сказал ему:

- Слушай, полковник, жалуются на тебя, что крут на руку до посполитых... Ты осторожнее...

Что там осторожнее! Кому поле пахать, кому хлеб сеять, а кому воевать и край от панов да униатов оборонять...

Джура замер у порога. За порогом ждет Приступа, почтительно покашливает в ладонь. В сенях лягавые псы кидаются к двери, рвутся во двор.

На другой половине палаца проснулась уже пани полковникова. Ключница стоит в ногах, почтительно сложила руки на груди. В глазах одна сметана, губы расплылись в медовой улыбке. Как пани изволили почивать? Какие сны привиделись? Погода нынче хорошая. На завтрак зажарили, как велено, с вечера шестерых цыплят, сварили юшку. Холодец такой, что под зубами скрипит. Узвара две макитры. Вино венгерское приготовили и меда свеженького.

Пани Громыка лежит, слушая, как сыплет словами, точно горохом, проворная ключница. Спрашивает:

- Индюков заморских чем кормили?

- Орехами, пани.

- А гусей подвесили под крышу?

- А как же, подвесили в мешках и уже кормили галушками, как велено. Еще радость какая: свинка, которая с пятном на лбу, опоросилась...

Пани крестит рот, зевает.

- Сон привиделся...

Ключница - само внимание.

- Привиделось: лежу в поле, ромашка передо мною, хочу сорвать, не дотянусь...

Лицо у ключницы становится печальным, она шевелит губами.

- ...Потом дотянулась, сорвала, а на место ромашки - злотый...

- Прибыток получите, пани, прибыток. Сначала, что дотянуться не могли - это худо, и ромашка - худо. Недруги, злой наговор. А то, что, сорвавши, увидали золото на ладони, значит корысть получите великую.

Пани полковникова слушала ключницу.

- Прибыток, корысть - это хорошо. Лишь бы не война. Но, видать, быть-таки войне, ведь вчера вечером Михась говорил: <����Ты, серденько, готовься, скоро прощаться будем, надолго ли, не знаю, но уж такие дела...>

Ключница сыплет горохом слов, но пани полковникова не слушает уже, мысли обращены на другое... Неохотно она подымается с постели.

...Полковник Громыка уже собрался выходить. Джура сбегал за саблею, подал полковнику, кланяясь, доложил:

- В сенях казак какой-то просится до вас, пан полковник. Есаул изволили передать.

Громыка положил саблю на кресло, подкрутил усы. Казак, какого беса ему еще надо? А может, гонец? А, чтоб ей, этой вседневной заботе!

- Живей давай его сюда.

...Нечипор Галайда стоял перед своим бывшим полковником. Держал шапку в руке.

- Челом бью, пан полковник!

- Челом, челом и тебе, казак. Что скажешь?

Оглядел острым взглядом всклокоченную чуприну, желтое лицо, лихорадочный блеск глаз, потертую свитку, сбитые сапоги.

- Что скажешь, казак?

Да какой это, до беса, казак? Хлоп какой-то. Уже грознее и нетерпеливее крикнул:

- Что тебе?

- Повидаться пришел, пан полковник.

- Только и думки было - с тобой встретиться, - насмешливо сказал Громыка.

Но Галайда не обиделся:

- Не узнаете?

Полковник даже повеселел.

- Что-то не припомню, где это мы с тобою вместе пировали?

- Пировать - того, правда, не было, а воевали вместе - это было, пан полковник.

Громыка нахмурился. Заложил руки за спину, спросил:

- В реестре?

- Нет.

- Как сюда попал?

- Отцовщина моя тут.

Гнев сдавил сердце, но Галайда сдерживал себя и говорил тихо, только крепче сжимал шапку в руке.

- Как звать?

- Галайда. Казак третьей сотни...

Он ждал - теперь Громыка вспомнит. Всплывет в памяти августовский день, поле битвы под Зборовом, гром пушек и он, Галайда, точно из-под земли вынырнув, заслоняет полковника своей грудью от вражеской пули... Но на лице полковника суровое презрение и нетерпение. И глухая обида наполняет сердце Нечипора Галайды. Громыка молчит, и Нечипор уже знает: ни за что на свете не напомнит он полковнику об этом дне.

- Чего хочешь от меня?

- Корову у родителей моих в поволовщину забрали, - глухим голосом говорит Галайда, - прикажите воротить...

- Вот что! Так не ко мне обращайся, к управителю...

- Я вас прошу, добром прошу...

- Ты что? Придержи язык! Прикажу на конюшне палками угостить... Пошел отсюда!

Громыка сделал шаг к Нечипору и гневно повторил:

- Вон!

- Под Зборовом вы иначе говорили со мной, пан полковник... - У Галайды дергались губы, сорвался голос. - Под Берестечком к своему столу кликали. Теперь палками грозите... Рано в паны вышли, пан Громыка...

Полковник рванул из-за спины руку и ударил Нечипора по щеке.