Натан Рыбак - Переяславская рада

<����Что добыл Батый, то потерял Мамай>, - ответил он хану. Ислам-Гирей только замахал руками. И все.

Еще когда ехал под Жванец, уже знал, что хан подписал договор с королем Яном-Казимиром. Но не мог отказать себе в удовольствии увидеть разъяренное лицо своего недруга. Он напомнил ему Зборов и Берестечко - две страшные измены, которые так дорого обошлись его отчизне. Высказал все, что давно накипело, и уехал.

Разведка захватила королевскую грамоту хану с дозволением брать ясырь. Прочитав эту грамоту, он приказал Богуну вступить в бой с татарами.

- Теперь, Иван, нечего цацкаться с басурманами. Тряхни их.

- Тряхну так, что хан скорчится, - весело ответил Богун.

... - Богдан!

Кто это зовет? Ганна? Она. Погрузясь в воспоминания, он забыл о ней.

- Ты говоришь вслух, Богдан.

Он смутился:

- Не может быть!..

Ганна поднялась, подошла ближе, положила руки на плечи.

- Только что с Богуном говорил...

Он должен был согласиться.

- Правда твоя. Видишь, старею...

- Ты еще молод, Богдан, - она говорила это шепотом, тем горячим шепотом, от которого теплело на сердце, - ты молод и силен, ты отважен и смел, и я люблю тебя больше всего на свете. Иногда я думаю, что люблю тебя больше, чем себя.

- А сейчас, Ганна?

Он заглядывал ей в глаза.

- И сейчас люблю тебя больше, чем себя.

Он крепко прижал ее голову к своей груди и, целуя в лоб, сказал:

- Тяжелее всего, Ганна, когда в трудные минуты нет рядом человека, которому бы все сказал, не таясь... Не повезло мне в жизни, Ганна. Мало было со мною таких людей. А теперь ты тут, и мне легко переносить горе и боль. Я только что думал о прошедшем. С чем начинал? Двести беглецов из панской неволи были моими воинами. А теперь? Семнадцать полков. Теперь весь край... Весь народ... И Русская держава, народ русский идет на помощь. Ты понимаешь это, Ганна?

Она понимала. Она сочувствовала его радости, и жила ею, как и он.

... - Паны варшавские давно всюду болтают: не за волю восстал Хмельницкий, не о вольностях и правах своего народа заботится, не тем болеет, что чернь в нищете изнывает, а за собственную обиду мстит, за то, что Чаплицкий отстегал его сына да выкрал любовницу...

Почувствовал, как при этих словах плечи Ганны дрогнули под его руками. Но совесть у него была чиста, мог говорить об этом свободно и открыто.

- Разве они понимают? Хотя, как видно, понимают, ибо наветом тщатся запятнать святое и правое дело. Клевета порою хуже ножа в спину. Я, Ганна, долго присматривался, много бродил по свету, повидал такого, что в сердце гнев один остался. Во что край наш обратили? Надругательства, палки, казни на колу, а с битого да ободранного бедняка еще дерут три шкуры... Не Украина, а проходной шлях. Ходи кому угодно, карманы золотом набивай. Нечем хану дань платить - бери ясырь, уводи в полон сколько хочешь украинского люда; нужны невольники на галеры - приезжайте сюда, турки, берите. Нужно принцу Конде с испанцами воевать - нанимает себе войско на Украине, и казаки ему Дюнкерк добывают. Разве о том вспомнит когда-нибудь принц Конде или его потомки?

- Все это жгло мне сердце, Ганна, железом раскаленным. А как было начинать? У них сила, у них оружие, у них закон... Не в одну ночь родился замысел мой - поднять народ... Долгие годы носил в себе ту мысль... Взлелеял ее, как мать младенца. Ты понимаешь, Ганна?

Она кивнула молча.

- Понял еще тогда: если не будем воедино с народом русским, - паны, король, султан, хан, кто только захочет, разорвут нас на куски, чтобы и памяти не было о земле украинской. Не по-ихнему сталось!.. Но знаю: еще не один раз будут польские паны сеять раздор между нами. Да не только польские паны, а и турки, и татары, и немцы, и шведы, все, кто не хочет, чтобы мы стали сильными да вольными...

...Через несколько дней в Чигирине гетман вспомнил эту ночь в Субботове, читая уведомление Лаврина Капусты о том, что великое посольство русское в конце декабря прибудет в Переяслав.

В тот же день в гетманскую канцелярию были созваны: генеральный писарь Выговский, генеральный обозный Коробка, генеральный подскарбий Иванич, генеральный хорунжий Томиленко, генеральный судья Богданович-Зарудный, полковник Силуян Мужиловский и генеральный есаул Лисовец.

В Корсунь поскакал гонец к полковнику Ивану Золотаренку с приказом гетмана - немедля быть в Переяславе.

Генеральной раде Хмельницкий объявил:

- В Успенском соборе, в Москве, читан указ царя Алексея Михайловича о войне с Речью Посполитой. Стрелецкое войско выступило к рубежам. Великое посольство русское на пути в Переяслав. Начинаем славное дело, панове старшина. Что мыслите по этому поводу?

- Быть великой Раде, как сказано тобою прежде, в Переяславе, - сказал Богданович-Зарудный.

Хмельницкий кивнул головой:

- Оповестим народ, чтобы весь край знал, чтобы пришли в Переяслав выборные от войска, от сел и городов и объявили волю свою.

- Мы должны, гетман, перед посольством русским требовать, чтобы маетности старшины, добытые на войне, остались ее неприкосновенною собственностью, - заметил со своего места Выговский.

- Чтобы так записано было непременно, - согласился Иванич.

- Шляхетство наше пусть будет неприкосновенно и наследственно...

Мужиловский сказал это спокойно, но твердо.

Хмельницкий наклонил голову. Смолчал.

- Послам сказать надо, что турецкий посол чауш Осман-ага, когда приезжал, обещал нам... - начал Выговский.

- Ты что, писарь, может, хочешь турку поддаться? - У Хмельницкого перехватило дыхание. Он выпрямился и, вытянув перед собой на столе руки, сжал кулаки.

- Речь идет, Богдан... - начал Выговский.

- Знаю, о чем идет речь! А ты слыхал, что народ по селам да городам говорит? Ты знаешь, на что уповают? Не о народе, о себе печешься, писарь. Так всегда в трудную пору, когда решается судьба отчизны, ты и тебе подобные, - он говорил Выговскому, а сверлил глазами Мужиловского, Иванича, - все вы о чем заботитесь? Кто больше заплатит. Не будет теперь так. Не будет.

Он вскочил на ноги и стоял за столом, могучий, заслонив широкими плечами окно, за которым падал пушистый первый снег.

- Не для того были Желтые Воды, Корсунь, Пилява, берестечский позор, победа под Батогом, не для того погибли на колу тысячи и сегодня мучатся в неволе десятки тысяч людей края нашего, чтобы ты тут, Выговский, и ты, Иванич, и еще кое-кто, - я о том знаю, - выгадывали себе прибыток и пользу. Пока жив буду, не дам того сделать. А меня не будет, - голос его гремел, будто не в гетманской канцелярии он говорил, а в поле перед казаками, - а меня не станет - народ не даст! Вот послушаете в Переяславе, что люди скажут...

Овладел собою, сказал с недоброй усмешкой:

- Вот в Киеве митрополит Сильвестр Коссов, поборник веры нашей, тоже не больно радуется тому, что вместе будут братские народы, одного бога дети, стоять за веру православную и волю... Послал письмо луцкому митрополиту, пишет, что не станет он признавать патриарха Никона... Так о пастве своей заботится святой Коссов. Отпишешь, Силуян, Коссову моим именем: служил бы молебны о даровании победы русскому воинству над польскими жолнерами и татарами, да пусть поминает в молитвах на первом месте государя Алексея Михайловича...