Натан Рыбак - Переяславская рада

Заскрежетал зубами. Пальцы беспокойно расстегнули кунтуш, нащупали сердце. Что это? Вести нерадостные встревожили сердце или, может, годы?..

- Так, Лаврин...

Сказал, а сам подумал: <����Что так?> Внезапно решил:

- Что ж, поедим - и в дорогу.

...Завтракали все вместе. Елена подавала кушанья. Налила гетману в серебряный кубок меду.

- Не надо, Елена. Сердце болит.

Заломила руки. Налегла грудью ему на плечо.

- Не пущу тебя одного. С тобой поеду...

- Нет, - ответил твердо, - останешься здесь, нечего тебе там делать. У меня забот по горло... - Налил в чашку капустного рассола и с наслаждением выпил.

Вышли на крыльцо. Уже стояла карета. Четверка лошадей вороной масти беспокойно била копытами. Казак на козлах крепко держал вожжи в руках. Есаул Лисовец открыл дверцы. Хмельницкий стал на подножку. Джура поддерживал его под локоть. Карета наклонилась мягко. Гетман с коротким смехом сказал:

- Подавился бы князь Вишневецкий, знай он, что я в его карете езжу.

Опустился на сафьяновые подушки. Рядом сел Капуста. Казак отпустил вожжи. Верховые выстроились за каретой. Распахнулись ворота.

...Елена долго стояла на крыльце, махала рукой. Казаки у ворот говорили между собой:

- Добрая женка пани гетманова.

- Не успел еще пан гетман уехать, а она уже затужила.

Елена стояла, задумавшись, на крыльце, смотрела вслед карете, и думала про Лаврина Капусту. Как случилось, что она поскользнулась и ударилась плечом о дверь? Если бы не это, она услыхала бы имя того, кто пишет из Варшавы. Кто же это может быть? Кто? Ее знобило. Быстрыми шагами прошла в горницы. Села перед зеркалом. Из него глянула на нее светловолосая женщина с прямым носом, широко расставленными глазами, в которых мерцают зеленоватые огоньки. Чуть припухлые губы приоткрыты, и блестят ровные зубы. Спокойная и выдержанная. А какой же ей надлежит быть? Только чаще, чем нужно, колыхался на груди золотой медальон, с которым она не расставалась. Значит - волнуется.

Посмотрела на медальон - и забыла о зеркале и о том, что собиралась умыть лицо миндальной водой. Погасли зеленоватые огоньки в глазах.

В памяти возник вечер: Выговский вошел в ее покой в Чигирине, пригласил к себе в гости вместе с гетманом, а после, уже уходя, протянул бархатный кошелек, сказал:

- Это в Переяславе ксендз Лентовский передал.

Она, должно быть, покраснела, потому что горело лицо. Пытливо поглядела на Выговского: удалось ли ей скрыть свое беспокойство от его зоркого глаза?

А он сделал вид, что ничего больше не знает. Ушел, оставил ее в тревоге, пожалуй, даже в страхе...

Оставшись одна, плотно затворила дверь, нагнулась над медальоном, нажала с правой стороны. На шелковой ленте прочитала: <����Сообщи его имя>. Поняла. Лихорадочная дрожь охватила ее. Сожгла ленту и надела медальон. Мелькнула мысль: <����Если Богдан спросит, откуда медальон, скажу - купила в лавке, еще когда он был в Переяславе>. Так и сделала, он и не обратил никакого внимания, пропустил мимо ушей.

<����Сообщи его имя...> Что, если Выговский о ней что-нибудь знает? Эта мысль мучила ее теперь постоянно. А Выговский, как и прежде, низко кланялся, целовал руку, льстил, словно ничего и в мыслях не было. Может, и вправду у него на душе нет ничего плохого? А может, и он?.. Даже сам ксендз Лентовский, наверное, растерялся бы на ее месте.

И вот сегодня она могла услышать то имя... Но Капуста... Как он сказал гетману? <����Я осторожен...> И как он глядит всегда на нее! Может, это только кажется? А может, и он что-то знает...

Елена отходит от зеркала. Неторопливо открывает медальон. Там ничего нет. И никто не знает, что там было. А Выговский? Может быть, он сказал Капусте? Если бы мог сказать, Лентовский не передавал бы через него. Ах, мыслей сотни, а она одна, и посоветоваться не с кем. Одна! И она еще не может назвать то имя.

Хмель! Так она про себя называет гетмана. Было когда-то у нее чувство, острое и прихотливое. Теперь сгорело, нет ничего. Страх и пустота. И какие у него тяжелые глаза! Точно раскаленное железо течет из них, когда он порою глянет на нее. И сын его Тимофей недобро глядит. И Капуста... Как подумает обо всем этом - своими руками насыпала бы им в кубки...

- Успокойся! Держись!

Сама себе это приказала. И подчинилась. И уже нет пугающих мыслей.

Служанки прибирают светлицу. Пани гетманша напевает веселую песню, вышивает бисером пояс гетману. Солнечные лучи льются в окно опочивальни. За окном весна. Гуляет ветер по степи. Умелой рукой вышивает гетманша по синему бархату причудливый, загадочный узор. Мысль течет, как нитка бисера. Сказали ей тогда:

- Иди в Чигирин, упади на колени, святая церковь тебя благословляет...

Как страшно говорил похожий на мертвеца иезуит! Еще и сейчас перед глазами высокая фигура, пергаментное лицо, костлявые пальцы. Он говорил:

- Иди и не бойся. Сам святой папа будет знать о твоем подвиге. И жизнь твоя, освященная им, пребудет в безопасности, и все грехи тебе прощены будут, ибо так хочет Ватикан. И ты поступишь так, иначе проклятие и кара падут на твою голову.

А рядом стоял ксендз Лентовский, и гладил по голове, и шептал:

- Слушай, дочь моя, и повинуйся. Святое дело поручает тебе церковь.

Она повиновалась. А что ей было делать? Чаплицкий поиграл ею и бросил, как щенка. Усадьбу тетки сожгли схизматики. Тетка от горя умерла. Одна. Нет, теперь не одна. О, еще будет Варшава, и будет Краков, и будет еще золото! Все будет!..

Служанки дивятся, какой звонкий голос у пани гетмановой и сколько польских песен знает она. Только старая Оксана, кормилица гетманского сына Тимофея, ворчит:

- А наших песен ни одной не знает. Что говорить - шляхтянка!..

Служанки машут руками на старуху. Разве можно такое говорить? Гетман услышит - жди тогда беды.

...А Елена думает: что, если этим летом не окончится?.. И снова то проклятое: <����Сообщи его имя>. Да, еще тогда, в Киеве, они говорили: <����Надо знать: кто же схизматику Хмелю передает вести из Варшавы?>

За окнами апрель играет низовым ветром и золотом солнца. Покой и тишина в субботовском замке гетмана Украины. Верная стража стоит за высоким частоколом.

Далеко под кручами, в долине, засевают гетманское поле.

В ясной лазури бродит облачко.

11

Григорий Унковский, посол русского царя, подъезжал к Чигорину. Был погожий день. По-весенному светило солнце. Низовой ветер веял в лицо пряными запахами степи. Скоро Чигирин - и конец путешествию.

В пяти верстах от города посла встретили Силуян Мужиловский, гетманский хорунжий Василь Томиленко и сотня казаков с развернутыми знаменами.

Хорунжий Василь Томиленко поклонился послу:

- Прислал нас гетман Богдан Хмельницкий и приказал тебя, царского величества дворянина, встретить и спросить про твое здравие и как тебя бог милует.